Посмотри в глаза чудовищ
Шрифт:
Николай Степанович обернулся. Нет, Надежда жива. Тонкая струйка крови из предупреждающей ранки.
Каин стоял неподвижно. Уголок его тонкогубого рта чуть заметно подергивался.
– В машину! – скомандовал он.
Николая Степановича подтолкнули в спину. Он сделал шаг и почувствовал, что ноги все-таки одеревенели.
В дверях навстречу ему, толкнув, протиснулся кто-то, пахнущий кровью. За спиной возбужденно зашептали.
Чуть в стороне, справа, частично освещенная фарами, лежала странная изломанная фигура. Николай Степанович скользнул по ней взглядом и лишь постепенно, уже сидя в машине, восстановил в памяти увиденное.
Разметав светлые волосы вокруг неестественно вывернутой головы, лежала девушка с удивленным лицом. Темный плащ был распахнут, обнажив бледный, с выступающими ребрами торс. Металлический поясок охватывал его под грудью. Руки в рукавах были закинуты за голову. Кисти и предплечья, очень тонкие, отливали металлом. Вторая пара рук, таких же тонких, будто у пикассовской «девочки на шаре», и тоже отливающих металлическим блеском, бессильно раскинулась поверх плаща…
– …в упор… пули не берут… – вспомнились услышанные за спиной слова.
Николай Степанович откинул голову и глубоко вздохнул.
До сих пор искупаться в драконьей крови случилось одному Коломийцу – да еще разве что Зигфриду. Но это было давно…
ПО ДЫМНОМУ СЛЕДУ
(Будапешт, 1956, октябрь)
На первый взгляд худшей кандидатуры, чем я, для этой операции найти было невозможно: пятнадцатилетний подросток, длиннорукий и неуклюжий, в прыщах, краснеющий при самых обыденных обстоятельствах и знающий полтора десятка самых расхожих мадьярских слов… Еще хорошо, что меня не заставили ходить в школу – для усиления конспиративного момента. Мне ничего не оставалось, как три года изображать привокзальную безотцовщину и петь песни о пиратах и моряках, заходивших, бывало, на кораблях в нашу гавань. Особенно меня бесило, что моряки пили за здоровье атамана…
Но, как оказалось, никто другой с поставленной задачей справиться не мог. В том жутком месиве, который являл собой Будапешт, взрослому было не пройти.
Я же со своим английским сошел за революционного романтика, маменькиного сынка из сытого города Браунвуд, штат Техас, приехавшего помогать свободолюбивым венграм сбрасывать иго. Коминта сначала не хотели принимать в отряд: во-первых, как русского, пусть и из Харбина, а во-вторых, как слепого, – но он покорил всех своим редким умением без промаха стрелять на звук. Жаль, что с нами не было Фили…
Народ в отряде подобрался всякий, но, будь у меня время и право, я бы месяца за два сделал из них настоящих бойцов. Однако ни времени, ни прав не было; хуже того, мне предписано было использовать этих людей, а потом бросить их на произвол судьбы и победителей.
Как оказалось – по обычаю, неожиданно, – на карту было поставлено слишком много, чтобы думать о судьбе города и даже народа…
Отряд наш держал базу в Политехникуме, а участок ответственности имел в tete-de-pont моста Франца-Иосифа. Дня два нас не тревожили, бои шли больше на юге, в заводском районе. Впрочем, «не тревожили» – это значит, что не штурмовали. Танки выходили на Таможенную площадь, лениво выпускали боекомплект, уходили. Они были вне досягаемости наших ружей…
Ночи проходили почти спокойно.
Было очень тепло. Деревья только начали желтеть.
На некоторых еще болтались веревки…
Мы, свободные от караульной службы, сидели в большой аудитории на втором этаже. Горела керосиновая лампа, поставленная под окно – так, чтобы с улицы не был виден свет. Аттила приволок мешок сильно наперченной ветчины вроде армянской бастурмы или испанского хамона, а Иштван – две дюжины бутылок такого дорогого рейнского, какого мне не приходилось пробовать даже до большевиков. И мы пили это рейнское прямо из горлышек – на меня одобрительно косились – и заедали огненно-пряным мясом.
Вообще в гражданских войнах есть известная прелесть…
– Не пей много вина, – сказал мне Аттила, старательно выговаривая английские слова. – В Америке с меня взяли бы штраф за спаивание детей или посадили в тюрьму.
– Ничего подобного, – сказал я. – Мои ровесники пьют виски и гоняют ночами на длинных автомобилях, а потом трахаются на задних сиденьях.
– Screws? – не понял Аттила и сделал движение пальцами, как будто вкручивал воображаемый болт.
– Э-э… Buzzen, – перевел я.
– На задних сиденьях? – не поверил Аттила. – Там же непросторно. Нет уюта.
– Я из Техаса. А в техасских автомобилях так просторно, что девушки иногда проваливаются в щель между сиденьями, и не всякая находит потом дорогу обратно.
Аттила помедлил, переводя про себя мою патриотическую реплику, и расхохотался.
– Что же заставило такого благоразумного молодого джентльмена приехать в дикую европейскую страну, если в Техасе происходят такие удивительные приключения? – заинтересовался молчавший доселе Иштван.
Я пожал плечами:
– Не знаю. В Техасе все известно заранее.
– Это ужасно, – согласился Иштван.
Он был похож на цыгана-кузнеца, огромный, с выпученными черными глазами, заросший диким волосом и недельной щетиной; но был он при этом профессором-филологом на упраздненной коммунистами кафедре древних языков.
К нашему кружку подсела Марта, молодая работница с автомобильного завода. Английского она не знала, но Аттила охотно переводил.
– Неужели в Америке не понимают, что большевики, сожрав нас, точно так же сожрут и остальной мир?
– И заблудятся на просторах техасских сидений, – добавил Иштван.
– В Америке постоянно путают Будапешт с Багдадом, – сказал я. – Боюсь, что вас просто бросят, как кость собаке, в обмен на уступки в Германии.
– У вас в Техасе все молодые люди так хорошо разбираются в европейской политике? – спросил Иштван.
– Нет. Я и еще один парень из Далласа. Но он парализован от рождения и поэтому сидит дома.
– Странно все это, – сказал Аттила. – Я по долгу службы читал Маркса. У него все просто и ясно. Когда же доходит до дела… Нас тридцать человек в отряде, и можно ли найти объяснимую причину, по которой мы здесь собрались не только для того, чтобы пить вино и петь песни, но и проливать кровь? Мадьяры, румыны, немцы, чех, русский, американец. Рабочие, крестьяне, банкир, сапожник, бродяга, преподаватели, студенты, школьники. Никогда бы мы не собрались вместе без подсказки с небес… Я был чуть постарше Ника, когда вот так же собирались люди в Испанию. Там было… необыкновенно. Потом мы почти той же самой командой рванули в Финляндию – но не успели. Потом, как ни странно, я воевал за Гитлера, которого ненавижу. Может быть, поэтому воевал плохо. И вот сейчас…