Посмотри в глаза чудовищ
Шрифт:
Они лежали вблизи каменного кольца, обрамляющего колодец, один на другом, будто смерть застала их в самый неподходящий момент.
– Где-то я видел такую эмблему, – произнес Аттила задумчиво. – Где же я ее мог видеть?..
Я оставил его размышлять над этой проблемой, а сам достал из вещмешка банку с разведенным мелом и кисть – и обозначил на земле защитный круг с необходимыми онерами. Потом вынул веревку.
– Коминт, – позвал я.
– Слушаю, командир, – впервые за все эти дни отозвался он.
– Я пошел вниз. Ты прикрываешь. Если припрет по-настоящему – бросай все и беги. Обо мне не думай. Тогда разбудишь его, – я кивнул на
– Понял, командир.
– Ну и дай знать Фархаду, пусть шлет большой десант. Заодно расскажи про этих нетопырей, – я кивнул на мертвецов.
Те, кто шел здесь раньше меня, сделали основную работу: разобрали завал. Не то чтобы разобрали совсем, но протиснуться было можно. Свет фонаря упирался в темные грани каменных блоков со следами то ли тесла, то ли когтей.
Потом открылся уходящий вниз лаз, укрепленный частыми окладами из мореного дуба. Под ногами оказалось что-то вроде приставной лестницы или рельсового пути с неширокой колеей. Да это и был, наверное, рельсовый путь, присмотрелся я, – для деревянного паровоза пятого века…
Впрочем, все это было неважно.
Когда в тридцать пятом – почти случайно – я вновь был направлен на Мадагаскар, шейх Али из Багдада соизволил наконец сделать то, чего от него безуспешно добивался Шлиман: поделился своим многовековым опытом поиска кладов и грабежа могил. Где и при каких обстоятельствах разжился шейх столь долгим веком, оставалось загадкой – во всяком случае, для всех, кого я знал. Шейх любил рассказывать истории из своей жизни, странно напоминавшие сказки «Тысячи и одной ночи». Однако дело свое он знал великолепно. Он отметил своим присутствием все известные погребения Африки, Аравии, Азии и Европы, а узнав об открытии нового материка, немедленно крестился у самого Диего де Ланды перед отплытием в Юкатан…
Сейчас все это могло мне пригодиться. Я перестал напрягать зрение и повел рукой перед собой, прислушиваясь к напряжению материалов и породы. И сразу же обнаружил полость под ногами. Еще шаг – и я рухнул бы вниз на камни или колья… Механизм, отключающий ловушку, давно вышел из строя. Пришлось по-кошачьи, цепляясь за крепь, ползти по стене мимо опасного места.
Дальше шло примерно то же самое. Строители гробниц были изощренны, но скованы догматами. А главное – надо постоянно помнить, что самые страшные и хитрые ловушки поставлены не на того, кто пытается проникнуть снаружи, а на того, кто может пожелать выйти изнутри…
Несколько раз мне попались клочья одежды и осколки костей.
Ворота в погребальную камеру стояли распахнутыми настежь – как дверца гигантской мышеловки. Я остановился в створе и стал рассматривать то, что предстало моим глазам.
Со мной уже бывало такое: будто бы это я недавно видел во сне, который забыл, когда проснулся, и вот только что вспомнил. Так было, когда Аннушка заявила мне, примчавшемуся из Лондона в замороженный Петроград, что разводится со мной… Я стоял перед нею и понимал, что проживаю этот миг уже не первый и даже не десятый раз. Некое остановленное мгновение, похожее на вьюгу в стеклянном шаре, есть такая швейцарская игрушка, я привез ее и берег до случая: мальчик на оленях, и если встряхнуть шар, начинают кружить белые хлопья; эта метель может кружиться и век, и два, и три, и мальчик не сдвинется с места, а будет все так же нестись на своих оленях в непроглядный мрак; я вышел и разбил игрушку о камень… Вот и сейчас: я будто бы попал в вихрь
Наконец я сбросил наваждение. Кое-чему нас все-таки учили.
Я, конечно, знал заранее, что Аттила похоронен не по гуннскому обычаю, а по обряду Братства Белого Быка, к которому впоследствии принадлежал и молодой Тимур (повзрослев, он вырезал Братство до последнего человека). И все же…
Аттилу не окружали скелеты рабов и солдат – настоящий воин и на том берегу Реки найдет себе и рабов, и дружину. Не был заколот любимый конь – настоящий воин и на том берегу Реки добудет себе скакуна. И уж тем более не было сосудов с вином и белых пшеничных лепешек… Но что-то там все-таки было, и я долго, очень долго не мог понять того, что вижу.
Глаз – страшно консервативный инструмент…
Будто скомканная кошма устилала всю погребальную камеру, собравшись у дубовой домовины высоким сугробом. И будто кусты из толстой железной стружки поднимались над грудью и в ногах мертвеца…
Полторы тысячи лет у Аттилы росли ногти и волосы.
Когда я это понял, меня, привычного ко всему, чуть не вывернуло наизнанку.
Я вдруг очень живо представил себе, как по знаку – что это будет? петушиное слово? труба архангела? рог Хейм-далля? – Аттила встает, обламывает ногти, мечом, лежащим в той же домовине, отхватывает себе лишнюю бороду и власы…
Мы очень мало знали о братстве Белого Быка. Можно сказать, не знали почти ничего. Тимур постарался на совесть.
Но проклятие древнего знания пало и на него самого.
…Мы не знаем, будет ли это таким же кошмаром, как вскрытие могилы Тамерлана, говорил Софроний, наставляя меня; но мы обязаны предположить худшее…
Я вынул три бутылки с «тьмой египетской», содрал с них предохранительную оплетку, потом связал их крепко реп-шнуром – и в образовавшийся между ними треугольник всунул детонатор с химическим замедлителем. Потом пассатижами раздавил ампулу с кислотой, заключенную в медную трубку. Примерно через час кислота разъест проволочку, удерживающую боек…
Путь назад был сложнее. Я уже говорил, что ловушки обращены преимущественно против того, кто хочет выйти.
Я почти успел добраться до колодца, когда сзади негромко щелкнуло. На миг меня охватила паника. Я знал, что «тьма египетская» не распространяется мгновенно и что времени у меня достаточно, – и все же рванулся, зацепился рукавом, потом чуть не застрял в завале… Я уже крепко держался за веревку, дергал ее – тащи! тащи! – когда из лаза вслед за мной пришла тьма.
Фонарик, пристегнутый к поясу, погас. Я подтянулся и, торопясь, полез к кругу синего с красными прожилками света над головой. И тут меня накрыло.
Исчезло все. Не просто свет – и звук, и запах разрытой земли, и понятие верха и низа. Я перестал чувствовать веревку в руках… Исчезло само время, исчезли удары сердца, дыхание, голос. Конечно, я кричал. Кто бы не закричал на моем месте?..
Спасло меня то, что волна отхлынула. Мои руки и голова оказались над тьмой, и я с отчаянием погребенного заживо стал выбираться наверх. Когда я перевалился через край колодца, сердце колотилось, как после рукопашной.
– Коминт… – позвал я.
– Не соврал, – сказал чей-то чужой голос. – Правда, пацан.