Посмотри в глаза чудовищ
Шрифт:
Крейсер наш назывался «Оклахома-Сити». Адмирал Бирд, Ричард Ивлинович, держал на нем свой флаг. Мужик он был простой, доступный, в кубрик наш спускался и байки свои травил. И, между прочим, носил такую же, как у меня, «медаль Конгресса». Для американцев он и по сю пору кто-то вроде Водопьянова или Отто Юльевича Шмидта. Первым долетел до Северного полюса, потом через Атлантику – вторым после Линдберга… И вот он знакомится с личным составом, собирает ветеранов и под топ-секретом сообщает: экспедиция наша не просто научная, а военно-научная, и даже больше военная, потому что, по сведениям разведки, нацисты оборудовали в Антарктиде тайную базу,
Очень мне не нравилось и то, что кораблей в нашей экспедиции было тринадцать. Но потом догнал нас «Генерал Грант», старый эсминец, переделанный в научное судно. Сразу камень с сердца упал. Следуем двумя колоннами в виду побережья, легкие суда к берегу шастают, разведку ведут. С авианосца каждый день «корсар» взлетает… Наука! Но вот в один день пришвартовывается к нам катер с «Гранта», и я начинаю думать, что жизнь – это сплошной роман «Десять лет спустя». Потому что поднимается на борт с катера мой партизанский командир Николай Степанович…
ГЛАВА 9
В той извращенной действительности, что окружала его, любые отклонения от нормы казались нормальными поправками.
Подземелье острова Шаннон совсем не похоже было на то, которое Николай Степанович имел удовольствие исследовать в Антарктиде. Здесь были не переходы и залы, по-немецки строгие и функциональные, а низкая, но чрезвычайно обширная пещера, свод которой опирался на толстые, в беспорядке разбросанные каменные колонны. Но при этом оставалось странное ощущение одинаковости в чем-то главном: как будто очень талантливый художник написал картину, в которой изо всех сил старался манерой не походить на себя самого. Все – другое. Но рука та же…
И – было очень холодно. Стыло. Трудно сказать, сколько градусов, но лицо уже одеревенело, и немели пальцы в меховых перчатках.
Луч фонаря дробился на каменных гранях.
Вот она, черная дверь…
Гусар опустил голову и коротко проворчал что-то.
– Да, – сказал Николай Степанович. – Можно сказать: пришли.
Он снял с плеч рюкзак. Достал, освобождая каждую от оплетки, шесть бутылок с «тьмой египетской». Связал их по три скотч-лентой. Треск ленты казался оглушительным.
– Скорее всего там пусто, – сказал он Гусару. – Рыцарь Поликарп явно открывал эту дверь, а значит – ящеры за ней начали оживать. И ожили они в непроглядную тьму… Что же касается стражей… посмотрим. Так ли уж они непобедимы. Но на всякий случай… сам понимаешь.
Он присел и обнял пса. Пес прижался к нему головой и лизнул смущенно в щеку. Потом высвободился из объятий, взял зубами одну связку бутылок и подошел к двери.
Николай Степанович достал портсигар, открыл. Потом наклонился и взял в руки вторую связку бутылок.
Когда он выпрямился, двери перед ними уже не было.
Она не поднималась медленно, как та, в Антарктиде. Она просто исчезла. Распалась тут же погасшими искрами.
За дверью был сумрак – примерно как в белую ночь. Бесконечно
У самой двери, слева, лежал ничком мертвый ящер.
Он был тонкокостный, с маленьким хвостом и узким торсом. Если бы он стоял, то был бы чуть выше двух метров. Ноги пропорционально были чуть длиннее человеческих, а четырехпалые руки чуть короче. Удлиненная голова венчалась аккуратным костяным гребнем. Лицо производило впечатление почти человеческого – разве что нос коротковатый и приплюснутый, а подбородок – узкий и скошенный назад. Полузакрытые глаза были выпуклы и огромны…
Насрулло в сравнении с ним выглядел гориллой.
Гусар подал голос.
Николай Степанович встал и посмотрел туда, куда смотрел пес. Чуть выделяющееся на общем фоне, желтело продолговатое пятно.
– Посмотрим?
– Ггг… – не разжимая зубов.
– Забрать бутылки?
Гусар покачал головой.
Осколок стекла завизжал под подошвой. Потом – горлышко зазвенело, откатываясь в сторону.
Мертвые ящеры лежали так, будто умерли час назад. Рум. Время идет как-то по-своему.
Желтое пятно приблизилось. Обрело очертания.
На невысокой – по грудь человеку – возвышенности лежал золотой дракон. Взгляду были доступны только морда и передние лапы, неожиданно напоминающие львиные лапы сфинкса.
С приближением к дракону становилось светлее.
Даже не было страха.
Веки дракона дрогнули.
«Да», – сказал он.
Он не издал ни звука, и в голове Николая Степановича не звучал голос – просто почему-то ясно было, что дракон только что сказал «да».
– Что значит «да»? – спросил Николай Степанович.
Он уже вроде бы не шел вперед, но все равно приближался к дракону все ближе, и ближе, и ближе. Гусар стоял рядом с ним, прижавшись к колену, и дрожал напряженно.
«Да – это мой конечный ответ. На череду вопросов, которые ты задашь. Которые есть один-единственный главный вопрос».
– Тогда скажи мне свое имя.
«На самом деле у меня нет имени. Я – золотой дракон Дево, но «Дево» здесь – не имя, а знак принадлежности. Я принадлежу Дево. Которых нет».
Странно – они уже стояли, упершись в возвышение, на котором лежал дракон, а он все еще продолжал приближаться, будто бы выплывая из темноты…
– Почему же ты жив?
«Я не жив. Я золотой дракон. Я просто есть».
Дракон еще приподнял веки, и в черном зеркале глаз Николай Степанович увидел себя и Гусара, маленьких и изогнутых, как отражения в хрустальном бокале, и тогда он решительно поставил бокал на стол и посмотрел на Фламеля.
– Так удобнее беседовать, – улыбнулся Фламель.
Они сидели в «африканской комнате» и пили стариннейший, двадцать третьего года, «Мартель», завалявшийся в подвалах Фламеля. Две бутылки его, в паутине и пыли, гость принес и выставил, улыбаясь, на стол. Гусар, встретивший его настороженно, теперь расслабился и лежал рядом с террариумом, слушая неумолчную возню проглота.
– Я понимаю, что удобнее, – сказал Николай Степанович. – И все-таки я для начала хотел бы уяснить…
– Попробую, – сказал Фламель. – Тысячу лет не пил такого коньяка… Что сказать? Слуги, домовые и призраки пережили хозяев дома, но продолжают накрывать на стол, прогонять злых духов и пугать мышей… звенеть цепями в сводчатых подвалах… Вы меня понимаете?