Посмотри в глаза чудовищ
Шрифт:
Бормотание прекратилось, потом Великий закряхтел, распрямляясь (к дождю у него по-прежнему ломило поясницу), и шагнул к нам.
– Табачку курнуть, – сказал он. – Ох, и препроклятое это дело… прав был батюшка, когда на улицах курить не велел… себе вред, иным соблазн…
Он со вкусом затянулся и замолчал, прислушиваясь к ощущениям.
– А где наш подсудимый? – спросил я. – Не придет табачку просить?
– Он уже домой побежал, – отмахнулся Великий. – Не в машине же его такого обосранного везти. Она мне как память дорога, я ее у самого Жукова в преферанс выиграл…
– Сколько же он протянет такой? – поинтересовался Филипп.
–
В пузырьке мерцало что-то мутное.
– Mersi, mon prince, – сказал я. – Не хочу. Распорядитесь сами.
ПРОМЕДЛЕНИЕ СМЕРТИ
(Москва, 1980, июль)
Москва сегодня больше, чем когда-либо, напоминала образцовый коммунистический город, родившийся в одномерном воображении образцового коммунистического архитектора, которому присутствие людей на проспектах и площадях нужно единственно для масштаба. Колдуны из метеослужбы переусердствовали в учреждении хорошей погоды, и жара стояла несусветная. Казалось, что где-то за Медведковом или Лосиным островом внезапно кончатся постройки и начнутся пески Калахари. Конторы московские с виду работали, но толку добиться нельзя было ни в одной. Главные начальники, как правило, высиживали свое на трибунах Олимпиады, а те, на ком все держалось, хоронили сегодня Высоцкого…
Я не пошел. Новое поколение «красных магов», выросшее в отсутствие реального сопротивления, было бездарно, легковерно, страшно напугано рассказами ветеранов о безжалостных мозаичниках, опасалось черных кошек, кривых углов, пацифистских «лапок», непонятных слов и числа «91». Там, на Ваганьковском, их наверняка было больше, чем актеров Таганки. Они были загнаны в угол собственными страхами и потому очень опасны.
Кроме того, с некоторых пор я стал ощущать, что после пребывания в толпе впадаю в депрессию. Хочется то ли принять душ, то ли утопиться…
И еще я в очередной раз подумал, как тупа и бестолкова эта власть. У нее совершенно отсутствовало чутье на своих и чужих. Что покойный Галич чужой – она еще понимала. Но что Высоцкий свой – уразуметь никак не могла. А с другой стороны, уразумей она это – и пропал бы Высоцкий… Да, прожить без врагов эта власть не умела, и единственно, что научилась при ней страна делать по-настоящему качественно, – так это врагов.
В общем, я не пошел.
Мне и так хватало поводов для уныния.
До семьдесят шестого оставалась надежда, что Союз Девяти восстановит связи с Трофимом Денисовичем. Но мудрецы, очевидно, решили, что материал отработан… Все-таки нелюди они, эти великие гуманисты.
Весной этого года умер Иван Леонидович Сидериди, он же Кузнец. Умер при странных обстоятельствах: выпал из электрички, подъезжая к городку Грязовец. По всем житейским соображениям, делать ему в тех краях было решительно нечего; тем более что добираться электричками почти до самой Вологды – занятие не для обеспеченного пенсионера. Но именно в Грязовце еще со времен Ивана Грозного и до начала нашего века располагалась штаб-квартира Ордена…
Вполне возможно, что за нами все-таки следили.
И не исключено: у некоторых начинала оживать – робко, островками – прежняя память…
В
…В прошлом году я встречался со стариком в Праге. Рана в его памяти – огромная, с двадцать третьего по шестьдесят пятый – постепенно зарастала чужими воспоминаниями и собственными фантазиями. Так, например, он искренне считал, что никакой Второй мировой с ее ужасами на самом деле не было, все это явилось грандиозным наваждением, которое господь послал своему народу для острастки. Потом он, хихикая, рассказал, что Зеботтендорф время от времени, облачившись в короткие кожаные штаны, появляется на Златней уличке и в бессильной ярости колотит кулаками по стене, где для всех, кроме него, открыта дверь. Потом кто-нибудь вызывает санитаров…
Итак, я шел по пустой Москве, дивился на изобильные прилавки, покупал мороженое – себе и всяческие мелкие радости – сослуживицам по музею. С тем, что Африка в этом году мне опять не светит, следовало смириться. Хрип Высоцкого из окон заглушался непристойно-бодрыми спортивными маршами Пахмутовой, слова Добронравова… Куда же делся Гребенников, подумал я. Агату это наверняка бы заинтересовало…
«Смерть под роялем». Или «Убийство по восходящему хроматическому ряду»…
Меня обогнала девушка в белом – как на выпускной бал – платье и стоптанных туфельках на низком каблуке. Под мышкой она несла бумажную папку, а в руке – пластиковый пакет с чем-то объемистым и, очевидно, тяжелым. Была в ее походке какая-то отчаянная решимость – и меня вдруг окатило безотчетной тревогой. Я еще шел, пытаясь разобраться в себе, – а девушка удалялась, – как вдруг меня обогнали два молодых человека, одетых с подчеркнутой «иностранной» небрежностью. Один скосил на меня глаза – и зафиксировал…
Отпустив их чуть-чуть от себя, я ускорил шаг.
Из-за угла ГУМа навстречу девушке шагнули еще двое. Она метнулась, пытаясь обойти, – те с гоготом, растопырив руки, стали ее ловить. Они старались показаться пьяными, но слишком уж старались. Те двое, что шли, – бросились бегом к «месту происшествия»… Сейчас будет применен обычный чекистский прием: «даме плохо». Подъедет машина, возможно, что «Скорая»…
Я давно так не бегал. Кейс мой полетел в сторону, подошвы скользили по асфальту… Я нагнал «иностранцев» в последний момент: они уже хватали девушку за плечи, у одного в руке блеснула игла… Я свел их головы с приличным усилием и услышал характерный треск. Они еще не поняли, в чем дело, и будто бы стояли, а я уже отбросил девушку в сторону и с разворота разнес ногой челюсть одному из «пьяных». Второй умел драться разве что со связанными…