Век ушел, словно волк. Я остался – седым.Светит солнце, и плачет луна.И тоскует душа по годам молодым,Где была молодою она.Я могу это время перетерпеть,Вспомнить юность и дом на песке.Здесь, в аварском ауле, и начал я петьПесню скал на родном языке.Словно горную лань, я ее за собойПоманил, чтоб осталась жива.Эта песня и стала моею судьбой –Не сестра, не жена, не вдова.И ни разу она не смогла изменитьМне, живущему прочно и впрок.И хранила всегда жизни тонкую нитьНа скрещеньях костлявых дорог.И любовь обнимала меня, как в раю,И вражды
обжигал меня лед.И стреляли в суровую песню мою,Но случался всегда недолет.Ночью яркие звезды влетали в окно –Не из зависти и не в укор.Они просто горели в стихах моих. НоЯ был предан лишь музыке гор.Пусть полвека теперь у меня за спиной,Не стыжусь я написанных строк.Горцы, горы и родина вечно со мнойНа скрещеньях костлявых дорог.И всегда окружает меня красота.Я за совесть живу, не за страх.Выше гор только песня. Но только и таЧище, звонче и слаще – в горах.
«…И нет ни прощенья, ни воли к добру…»
…И нет ни прощенья, ни воли к добру,Лишь звезды в сиянии млечном.Вдали от аула, в сосновом боруБрожу, размышляя о вечном.Кружит надо мною, кого-то браня,Ворон развеселых орава.И снег подо мною. И нет у меняНа смерть безутешного права.И дни всё ненастней, а ночи темнейПечаль опускают на плечи.И те, кто вдали, оказались родней,А те, кто был близок, далече.И нет ни прощенья, ни воли к добру,И звезды забрызганы кровью.А сердце… Наверно, когда я умру,Оно озарится любовью.
«Народ мой, что творится в мире странном?..»
Народ мой, что творится в мире странном?Где твой бойцовский дух? Мне не понять.Ведь наш Гуниб остался там стоять,Где и стоял – на землях Дагестана.А нынче на тебя смотреть мне странно.Ты, кто державы заставлял стонать,Где мощь твоя? Где полководцев рать?Где девушки с неповторимым станом?Ахульго, тайну тишины открой:Угас ли в наших очагах огонь,Да и душа осталась ли свободной?Аллах Великий, береги народ мой,Он – Дагестана и седло, и конь,Он – Дагестана сабля и покой.
Двадцатый век
Прости меня, двадцатый век,Прости меня, прости!Хотел я, глупый человек,Свободу обрести.Прости меня, двадцатый век,Что душу осквернил.Я, человек, творивший грех,Тебя в грехах винил.Прости меня, двадцатый век,Я был наивный человек.Считал тебя бедой.Но двадцать первый, новый векУпал на голову, как снег.И я стою седой.
«Я сохраняю в сердце имена…»
Я сохраняю в сердце именате, что в горах народы почитали,которым люди в песнях крылья дали.…Но новые настали временаи проросли чумные семена.Сам сатана сегодня не чета им:одна забота – капитал считают,а в душах – ни таланта, ни ума!Они порочат имя Шамиля.Из муравья не сделаешь коня,да и орла не сотворишь из мухи,хотя ходить имеют право слухи.Но ты, мой разум, глупости не верьи перед ней прикрой плотнее дверь.
«Столичной одиозною зимой…»
Столичной одиозною зимой,Красивый, молодой, хмельной, отважный,Спел без запинки песнь любви однаждыВ пылу страстей я женщине одной.С годами стала голова седой,Я начал избегать компаний бражных,И ту же песню, только с новой жаждой,В краю родном спел женщине другой.Окликнет память – слышу звонкий смех…В моих горах идет московский снег,Минувшее с ухмылкой рожи корчит.И сквозь метель отпорошивших летОпять встречаю сыновей рассветУ очага своей бессонной ночи.
Беседа
– Голова твоя седа,Как небесная звезда.Ты откуда и куда,Магомед Ахмедов?– Из аула Гонода,Где хрустальная водаИ гористая гряда,Магомед Ахмедов.– Где, скажи, ты пропадал?Что на свете повидал?Что хорошим людям дал,Магомед Ахмедов?– По земле родной блуждал,Песни пел, любил, страдал,Честь и совесть не продалМагомед Ахмедов.– Что на свете ты любил?Для кого опорой был?Край родной не позабыл,Магомед Ахмедов?– Видел море-океан,Видел много разных стран.Но любил лишь ДагестанМагомед Ахмедов.
Здравствуй, дом мой!
Я вернулся к тебе, аул
Я вернулся к тебе, аул.Здравствуй, дом мой! А ты прощай,Грех мой прежний. И ты, Расул,Ничего мне не обещай.Я пришел из чужих времен,Сединою мой дух оброс.Но я помню, как был плененВодопадом женских волос.Небо ходит меня внутри,Звезды вновь зазывают в рай.Ничего мне не говори,Мой родимый и скорбный край.Я вернулся. К семье. К судьбе.Пусть усталый, немолодой.Но я жил. И любовь к тебеМне светила в ночи звездой.Ветер века дул в парусаБестолковых моих стихов.Но высокие небесаОхраняли от пустяков.Небо ходит внутри меня.Я вернулся – слезу утри.Пусть пройдет хотя бы три дня,А потом уж заговори.Мне напомни, как я грустил,И внуши мне великий стыд.Лишь бы дом мой меня простил…А Аллах – он всегда простит.
Раненый журавль
Каждую осень я слышал зов журавлиный –Журавли улетали клином в заморские дали.Поднимаясь в горы дорогой крутой и длинной,Я плакал, когда они родину покидали.Надо мною сияло Всевышнего мудрое око,Внизу расстилалась желтым ковром долина.Но без печальной стаи я чувствовал себя одиноко,Словно раненый журавль, отставший от клина.И всё же сила, данная мне землей родною,От скорбей и обид меня берегла вначале.И журавли, пролетая, прощались со мною,А я прощался с ними, глотнув печали.Наверное, в теплых странах я был бы лишним,В горах мне теплее – кривить душою не стану.Поэтому дни, дарованные мне Всевышним,Я подарил моему Дагестану.Я седину свою, словно судьбу, приемлю,Мне по плечу обиды и беды любые.Журавли, журавли, не хвалите чужую землю,Вы же, родные мои, не совсем слепые.Вы пролетали сквозь сердце каждого человека,Вы летели через стихи всех поэтов – и что же?Я, раненый журавль ушедшего века,Плачу над веком новым. Поплачьте тоже.
«Я молод был и зелен был…»
Я молод был и зелен был.С небесной высотыАллах на голову сорилМне белые цветы.Я был беспечный человек –У юности в плену.Мне говорили: «Этот снегПриносит седину».Я глупым был и молодымИ не считал года.Но юности растаял дым,И голова седа.В седых развалинах мой векБеседует со мной:– Очнись, наивный человек,Снег за твоей спиной.Хоть жизнь немалую прожил,А что оставил ты?…Аллах на голову сорилТебе с небес цветы.