Посох. Тетралогия
Шрифт:
Кто, обладая гномьим упорством, собирает эхо этого бормотания. Оно каменное, это эхо. Лучшие камни гномов – эхо таких сказок.
Кто, обладая человечьей удачливостью, с человечьим же нахальством просто приходит к костру. Авось не съедят. Авось сказку скажут.
Засыпая, чудовища становятся не опасными. Но… кто из нас может сказать с уверенностью – в самом ли деле они спят?
Архимаг стоял на гигантской черной скале, сотканной из уснувшей Силы. Он и сам теперь состоял почти что из одной Силы. Бумажная тюрьма
Архимаг улыбнулся и медленно поднес Чашу к губам…
И Чаша выпила Архимага.
Его улыбка какое-то время еще дрожала в воздухе, жалко трепетала, как угасающая свеча. Потом и она с тихим жалобным стоном втянулась в Чашу Тьмы. Втянулась и исчезла. Чаша удовлетворенно выдохнула и сыто рыгнула. Бока ее сияли злорадным торжеством.
Она висела в совершенно пустом пространстве. Висела сама собой, никто ее не держал больше. Напротив, это она держала. Целый мир держала она за горло. Просто мир об этом еще не знает. Он дышит спокойно, не ведая того, что это его последние вздохи. Не зная, что незримые пальцы вот-вот сожмутся…
Огромный каменный дракон медленно закрыл каменную пасть. Мягко дрогнул воздух. Чуть приоткрылось каменное веко. Золотистое пламя драконьего взгляда скользнуло по окружающим его скалам.
В миг, когда Его Милость господин Архимаг исчез, поглощенный Чашей Тьмы, в денгерских горах начал просыпаться один из старейших хранителей этого мира. Вековой сон был прерван. Мир оказался в опасности. Мир нуждался в защите.
Или… это всего лишь сон?
Громады скал не рвут на части небеса Небеса не обрушиваются на землю. Вековечный холод не сковывает всякое движение. Иссушающий жар не палит все живое. Тишина. Никто не зовет на помощь.
Сон?
Драконий глаз обозрел окружающие скалы и вновь закрылся. Не так легко пробудиться от почти что вечного сна…
Топот копыт и звуки рога наотмашь хлестнули по скалам.
Дракон не стал вновь открывать глаза. Вместо этого он еще тесней прижался к скале, на которой еще недавно так сладко, так вечно спал. Он прижался к скале, прислушиваясь.
Сон?
Смеркалось. На окраине темного-темного леса горели костры. От костров доносились веселые голоса и звонкие песни.
– Стой, кто идет?! – словно сталь, прозвенел девичий голос.
– Зикер Барла Толлен со своим отрядом, – отозвался старый
– Мы не «бедненькие», мы – боевой отряд «Смерть Врагам!» – сурово возразила Агрэтта Илсене. – И только ваш возраст удерживает меня…
– Приношу глубочайшие извинения, госпожа командир. – Зикер поклонился до самой земли. – Простите старого дурака, склероз, знаете ли, замучил… а тут еще и ревматизм окаянный…
– Ладно. Прощаю. Проходите, – чуть более мирно отозвалась девушка.
Цепочка костров развернулась, освещая вновь прибывших, и Линард убрал руку с меча, разглядев своего заклятого друга.
– Зикер, ты за всех ручаешься? – только и спросил он.
– За всех, – кивнул Зикер. – Это – мой Орден Беглых Магов, а это – мой ученик Тенгере и его жена – Светлая Богиня, она и в самом деле Богиня, можешь мне поверить, внучка нынешней Богини Любви. Рядом с ними – бывший черный маг и великий магистр Ордена Черных Башен, а теперь вольный художник Эстен Джальн со своим Учеником. А еще – крокодил Даграмант и два Светлых Бога. Бог Войны Фарин и Бог Покровитель Искусств Арилой…
Зикер хотел еще что-то сказать, он даже вроде бы и начал, но все его слова, равно как и все прочие звуки, смыл громогласный вопль Светлого Бога Фарина:
– Папа!!! – во всю мощь своих легких возопил Фарин, отбрасывая прочь бутылку с топталовкой и бросаясь в объятия Линарда.
– Сам – папа! – потрясенно глядя на Фарина, откликнулся Линард.
– Я? Ну… да. Есть такое… – оглядываясь на Светлую Богиню, смущенно признался Фарин. – Дочка у меня… вот. Но… это совсем другое дело… Я имею в виду, что ты – мой папа! Наконец-то я тебя нашел, отец!
– Нет, – убежденно возразил Линард. – Это ты – мой папа! Это я тебя нашел!
– Как?! – удивился Фарин. – Быть того не может! Ты, наверно, шутишь. Как я могу быть папой собственного папы?!
– А я – как?! – эхом откликнулся Линард.
– Тут без топталовки не разберешься, – озадаченно заметил Фарин.
– Вот-вот! – обрадовался Линард. – У тебя есть?
– А то, – горделиво кивнул Фарин. – Как не быть! Я ж, как-никак – главный специалист по ее изготовлению. А мой лучший друг – покровитель не только искусств, но и самогонных аппаратов, так что…
– Так что – доставай! – скомандовал Линард. – Сядем, посидим, выпьем по рюмочке и спокойно, без суеты разберемся, кто из нас кому папа…
После невесть какой по счету рюмочки топталовки, когда активная жизненная позиция плавно переходит в пьяное бормотание угасающего разума, они, конечно, разобрались, кто из них кому папа, но так никому об этом и не сказали. Потому как дело все-таки семейное, посторонним знать не обязательно. И даже нежелательно. А если короче – просто нельзя. Так что и я об этом не знаю, уж простите.
Сумерки плавно сменяются ночью. Ночь щедро расплескивает себя, вольготно растекаясь по миру, заполняя собой все сущее, все уголки и щели. В ночи горят костры и мерцают звезды. Они вовсе не помеха ночи, скорей уж они ее продолжение, ибо какая же ночь без костров и звезд, без огней очага и рассказанных на сон грядущий волшебных сказок…
Вот и еще один костер.
Можно веками вот так ходить от костра к костру, перелистывая их, как страницы книг, на каждой из которых своя и только своя неповторимая история.