Посол без верительных грамот (сборник)
Шрифт:
– Вряд ли. Каким-то образом мой больной мозг стал приемником чужих сокровений, к тому же плохим приемником: сразу же выплеснул их наружу. А тот, кто реально генерирует великие мысли, носит их в себе. Так ведь, Рой?
Рой сдержанно сказал:
– Пока ты можешь еще претендовать на авторство.
– Это было бы слишком простое решение, Рой. А ты ведь сам доказывал, что самое бесплодное дело – искать простых решений. Трудно и вообразить себе, Андрей, как Рой мучил меня вопросами, расспросами, допросами и повторными запросами
– А каков результат? – осторожно спросил Андрей. – Я имею в виду…
– Я знаю, что ты имеешь в виду. Моя память обрывается на моменте, когда Спенсер стал приподниматься на диване. Что было потом, даже и не представляю себе.
Андрей взглядом спросил Роя, не повредит ли Генриху дальнейший разговор об аварии. Рой, отвернувшись, не поймал взгляда Андрея. Поколебавшись, Андрей продолжал задавать новые вопросы, лишь постарался говорить помедленней и наблюдал при этом за лицом Генриха, чтобы прервать выспрашивания, если при каком-либо воспоминании оно болезненно исказится. Но Генрих отвечал спокойно, то пожимал плечами, то недоуменно улыбался, то задумчиво смотрел куда-то вдаль – такова была его обычная манера разговора. Андрей понемногу успокаивался: Генрих был прежним, несмотря на свой новый страшный вид.
– Твое сознание, однако, сохранило многие картины, Генрих?
– Знаю. Чьи-то дикие глаза. Они отпечатались в моем мозгу, а не в сознании. Картинки любопытные, я их сейчас с интересом рассматриваю на экране, но ощущение такое, будто ко мне они не имеют касательства.
– Что ты можешь сказать о Спенсере?
– То же, что об экипаже: практически ничего. Мы встречались в столовой и салоне, изредка перекидываясь словами.
– Полет проходил нормально?
– Точно по графику. Если бы рейс закончился благополучно, я сказал бы
– удивительно скучный перелет.
Рой, запрокинув голову, рассеянно глядел на листву. Лето переламывалось в осень – та особая пора, когда в воздухе глухо и сонно, листья почти не шелестят, птицы не перекликаются. В парке было пусто – выздоравливающие, видимо, отдыхали в своих комнатах. Андрей обвел глазами тронутую желтизной зелень и с удивлением сказал:
– Знаешь, Генрих, хороший же месяц сентябрь, я его всегда люблю, а тут забыл о нем, мне казалось – еще весна. Нет, до чего же хорошо!
Насмешливая улыбка чуть обозначилась на лице Генриха. Улыбался он по-новому – сдержанней и суше.
– Это у нас с Роем тоже бывало – забыть, какое время на дворе. Расскажи о своих достижениях, Андрей. В эфире поминают вашу лабораторию больше, чем все другие. Значит, вы открыли новую галактическую цивилизацию? Поразительно!
Андрей о своих работах всегда распространялся с охотой, а сейчас еще хотелось отвлечь Генриха. И он знал, как и раньше интересовался Генрих всем, что совершалось в его лаборатории.
– Не новую – единственную.
– Не так быстро, – попросил Генрих. – Прежней скорости восприятия я еще не восстановил.
Как ни был увлечен своим рассказом Андрей, он заметил, что Рой подает осторожные знаки. Вскочив со скамьи, Андрей оборвал себя на полуфразе:
– Остальное узнаешь, когда выйдешь, к тому времени накопим новые наблюдения. Выздоравливай! Выздоравливай!
Генрих остался в парке. Рой шел не торопясь, пока Генрих мог их видеть, потом убыстрил шаг. Андрей недовольно сказал:
– Дикая же спешка! Разве могли повредить мои объяснения, не понимаю, почему не дал досказать, он же заинтересовался…
– Скорей, скорей! – Рой уже не шел, а бежал к авиетке, оставленной у входа. – Я получил мыслеграмму от Армана, что уловлены мозговые излучения такой же характеристики, что у Генриха во время болезни.
– Человек? Машина?
– Человек. И находится в Столице.
4
Когда Арман волновался, его смуглое лицо не краснело, а темнело. Сейчас оно казалось угольно-черным. Он что-то раздраженно выкрикнул, увидев Роя с Андреем. Рой догадался, что Арман ругается: Арман гордился, что знает старинные клятвы, заклятья и проклятья, заговоры и наговоры; он часто, когда опыты не шли, отводил душу в странных восклицаниях. Рой считал, что так облегчать себя все же лучше, чем швырять приборы, как иногда делал вспыльчивый Генрих.
– Я же просил, просил поскорей! Неужели потом нельзя было наговориться?
– Я не хотел при Генрихе вынимать передатчик из кармана и не все отчетливо слышал. Значит, нашли?
– Не нашли, а потеряли! Засекли, стали пеленговать – вдруг замолк!
Прерывая себя раздраженными восклицаниями, Арман рассказал, что институтская МУМ – малая универсальная машина – приняла излучение той же сумбурной характеристики, что и больные видения Генриха. Электронный медик санатория информировал, что Генрих мирно беседует с другом и братом в парке и что его мозг излучает на спокойных частотах. И в этот момент излучения оборвались, генерирующий их мозг выключился так внезапно, словно погасили лампочку.
Ничего существенного в уловленных излучениях не было, обычная мозговая работа – возможно, человек читал книгу, или любовался телезрелищем, или с кем-то разговаривал. Но что характеристика совпадает с мозговыми записями Генриха, Рой увидел, едва взглянул на перепутанные кривые. Он часто с волнением, с тревогой, с восхищением вглядывался в точно такие же кривые – странные линии, сумятица, судорожные выплески пиков, стремительность падений: одни были вызваны тяжкой болезнью, другие свидетельствовали о пронзительных озарениях…