Посредник
Шрифт:
– Та-ак. Каким же образом?
– Попросила Стива поставить «В-двенадцать».
– Неплохой выбор, миссис Стаут.
Мужики за бильярдным столом уложили шары на сукне. Бармен замывал кровь. Боб Спенсер осушил свой стакан, попросил еще. Вечер мало-помалу наладился, всё опять пошло своим чередом, раскручиваясь, как тяжелый маховик. Шериф вернулся к Фрэнку, положил руку ему на плечо:
– Вы что-нибудь пили?
– Нет. Только «Канада-драй».
– Хорошо. Езжайте в больницу, гляньте, как ваш приятель.
– А как насчет Боба Спенсера?
– Я им займусь, Фаррелли.
Фрэнк пошел на Эйприл-авеню, сел в «шевроле», поехал в больницу Пресвятой Девы Марии. Счастье, что он
– Народ разучился владеть собой. Чуть копни – чисто животные. Дикие звери, Фрэнк. Но они знать не знают, на кого злятся, вот и лупят кулаками где и когда ни попадя.
Фрэнк помолчал, потом сказал:
– Они?
– Мы тоже, Фрэнк. Что правда, то правда. Мы тоже. Подвернется случай, и мы тоже становимся зверьми. Да, черт побери. Мы ничуть не лучше. Мы ведь даже не звери. Мы чудовища!
– Да, посмотрите хоть на миссис Стаут.
Шериф резко повернулся к Фрэнку:
– Что, черт побери, это значит?
Фрэнк чуток присмирел и пожалел, что открыл рот, но полагал, что имеет некоторое право высказаться: в конце концов, это его приятель находится между жизнью и смертью.
– Во всяком случае, она вела себя…
Шериф оборвал его:
– У каждого своя беда, Фаррелли! И тут не наше дело судить. Запомните!
– Я ничего такого в виду не имел.
– Я не знаю, что вы имеете в виду, Фаррелли. Только слышу, что вы говорите. А теперь хорошенько послушайте, что я скажу, поскольку вы успели забыть, что я это уже говорил. Слушаете меня?
– Да, слушаю.
– Все беды разные. Беда – она как подпись. Можно, черт побери, подписать завещание своей бедой. А знаете, каковы чернила? Знаете?
– Нет.
– Боль, Фаррелли. И чернил этих всегда сколько угодно.
Больше они ничего не говорили. Шериф сидел, теребил звезду. Немного погодя Фрэнк начал клевать носом. Заметил, что голова свесилась на грудь, уперлась в нее подбородком и что он вот-вот уснет. Он изо всех сил боролся со сном, выпрямился, но все повторилось, словно он кукла, привязанная к незримым нитям, кто-то дергает за них и командует им. Он больше не стал выпрямляться и скользнул в тонкий, прозрачный сон, где грезы проплывали мимо в неглубокой серебристой воде и повсюду было детство, когда они ловили ящериц возле железной дороги, играли в мяч на Эйприл-авеню, когда пахло горячим асфальтом, а Мартин, отец Стива, звал их и у него в мастерской была кола в ведерке со льдом, и отец Фрэнка отвозил их туда, хоть расстояние было два шага, просто он мог тогда продемонстрировать соседям надраенный «шевроле», а остаток воскресенья они носились по берегу Снейк-Ривер, купались в омуте пониже мельниц, и матери по очереди присматривали за ними, пока остальные отдыхали в теньке под деревьями авокадо, пили малиновый сок и не спеша сплетничали о своих недотепах-мужьях, которых все равно любили. Проснулся Фрэнк с легкой печалью, которая не шла ни в какое сравнение со скорбью миссис Стаут; эта была слабой, почти прозрачной, голубой подписью. Он думал, что отключился лишь на несколько минут, максимум на четверть часа, однако время близилось к полуночи. Шериф стоял у двери, разговаривал с Доктором. Фрэнк сразу понял, что дела у Стива плохи. Выражение их лиц не оставляло сомнений на сей счет. Лица не умеют лгать. Это надо запомнить. Что лица не лгут. И он оказался прав. Со Стивом обстояло плохо. Он
– Надо известить семью, – сказал Доктор.
Оба повернулись к Фрэнку.
– Он ведь жил с отцом? – спросил Шериф.
Фрэнк встал:
– Да. У него жив только отец. Другой родни и внебрачных детей нет. Жил?
– Так ведь теперь-то он съехал из квартиры, – сказал Доктор.
Шериф опять положил руку на плечо Фрэнку, которому эта дурная привычка начинала действовать на нервы.
– Вы его знаете, верно? Отца? Отца Стива.
– Конечно знаю. Мартина Миллера.
– Если и знаете, Фрэнк, от этого не легче. Наоборот, тяжелее.
Фрэнк вспомнил, чту Шериф говорил про плохие вести: мол, плохие вести могут и подождать.
– Может, отложить до утра? Стив спозаранку домой не возвращается.
– Я охотно отложил бы и до утра, и до послезавтра, но слухи, Фрэнк. «Рейлуэй рест» хуже швейного клуба.
– Могу съездить прямо сейчас.
– И не воображайте, будто знакомство облегчит разговор. Наоборот.
– Я запомню.
Шериф задержал Фрэнка:
– Скажите Мартину, что он должен решить, когда нам вынуть затычку.
Когда ехал вдоль реки, Фрэнк вдруг повеселел. Может, благодаря плеску воды, текущей в том же направлении. Он ехал наперегонки с потоком. Река в конце концов одержит верх, но соревноваться все равно приятно. В голове вертелись слова Шерифа: вынуть затычку. Он живо представил себе эту картину. Все, что осталось от Стива-человека, уходит в сток, как вода из ванны, остаются лишь волоски да грязный ободок. Не очень-то приглядный образ. Повернуть выключатель – и то лучше звучит. Тогда Фрэнк представил себе Стива как дом, где во всех комнатах поочередно гаснет свет, пока они не сливаются с ночью и небом. Он свернул от реки, затормозил у калитки и поднялся на взгорок, к дому, где Стив прожил всю жизнь. Его отец, Мартин Миллер, упрямец и ворчун, как обычно, сидел на веранде со стаканом в руке и зажженной сигаретой в пепельнице на колене. От него по-прежнему пахло машинным маслом и дизельным топливом, и грязь под ногтями он полностью истребить не сумел. Работа пристает к тебе на всю жизнь. Чем будет пахнуть от Фрэнка под конец? Слезами? Расшатанные ступеньки из старых шпал ужасно скрипели, и в лицо тотчас ударил яркий свет. Ясное дело, Мартин включил карманный фонарь, он, как всегда, настороже. Разглядев, кто перед ним, он погасил фонарь и кивнул на табуретку, предложив Фрэнку сесть. Фрэнк остановился у перил.
– Редкий гость, – сказал Мартин.
– Да, давненько я сюда не заходил.
– Стив говорит, ты получил работу. К мэрии примазался.
– Верно. Хоть и не примазался.
– Кем же работаешь?
Вопрос был настолько простой, что не ответить никак нельзя.
– Посредником.
– Посредником? Первый раз слышу. И в чем же он посредничает?
Мартин добродушно засмеялся, отхлебнул из стакана.
– Посредник приносит вести, – сказал Фрэнк.
– И ты принес вести мне? Курьером заделался, Фрэнк?
– Ты не замерз?
Мартин, явно рассерженный, подлил в стакан.
– Ты что, явился спросить, замерз я или нет? Коли бы замерз, давно бы ушел в дом и закрыл дверь, так?
Фрэнк засмеялся. Мартин все тот же. Никогда не изменится. Потому он Фрэнку и нравился. Все менялось, а Мартин сидел на веранде, со стаканом в руке и пепельницей на колене, такой же строптивый, упорный и злющий, как раньше.
– Конечно, – сказал Фрэнк. – Ты бы ушел в дом и затопил камин.
– Ты под кайфом, Фаррелли? Или просто пьян?