Посредник
Шрифт:
Мы пообедали в гостинице «Девичья головка» на Венсум-стрит, великое для меня событие — даже при жизни отца гостиница была нам не по карману; если мы ели не дома, то в лучшем случае шли в кабачок.
Из Брэндема мы выехали рано и уже к обеду почти разделались с покупками. Переднее сиденье экипажа потихоньку заполнялось свертками, пока совсем не скрылось под ними. Неужели почти все это — для меня?
— Хочешь нарядиться сейчас, — спросила Мариан, — или потерпишь до дому?
Я и теперь помню, как при этом вопросе заколебался; но в конце концов решил растянуть удовольствие, сказал, что подожду. В своей зимней одежде я совсем не чувствовал жары, хотя, наверное, в Норидже было жарко — под вечер мы подошли к термометру, и он показывал восемьдесят три, значит, днем
О чем же мы говорили, если в памяти запечатлелись взмахи крыльев, яркие блики, колебание воздуха, словно мимо пролетела птица? Какое-то парение, свободный полет, легкая игра красок, едва заметная на фоне неуемных солнечных лучей?
Казалось, все дело в ее присутствии, но когда после обеда она поехала по своим делам — а меня попросила провести часок в соборе, — чувство головокружительной радости не пропало. Отчасти, конечно, и потому, что я знал: скоро увижу ее снова; но никогда я не испытывал подобной гармонии с тем, что меня окружает. Все здание, устремленное ввысь к своей знаменитой куполообразной крыше, словно выражало мои чувства; а потом я вышел из прохладного полумрака в жаркий солнечный день и стоял, задрав голову, стараясь засечь малюсенькую точку, в которой вершина шпиля вонзается в небо.
О, altitudo! [10] Мы договорились встретиться возле памятника сэру Томасу Брауну [11] ; я боялся опоздать и потому пришел раньше; экипаж с двумя лошадьми уже был на месте, кучер в знак приветствия махнул мне кнутом. Мне стало неловко залезать в экипаж и сидеть там одному, словно он мой, и я поболтался вокруг памятника с легким любопытством: а кто он такой, этот сэр Томас Браун? Наконец на другом конце площади я увидел ее. Видимо, она с кем-то прощалась, во всяком случае, мелькнула приподнятая шляпа. Мариан медленно шла мне навстречу, минуя редких в этот час прохожих, однако долго меня не замечала. Но вот заметила, взмахнула зонтиком с пышной оборочкой и ускорила шаг.
10
Высота; высокие чувства (лат.).
11
Английский врач и писатель XVII в.
Мое духовное перерождение произошло в Норидже: именно там я, подобно освободившейся от кокона бабочке, впервые почувствовал крылья за спиной. Я вознесся к зениту, и этот факт был публично признан за чаем. Меня встретили приветственными возгласами, словно только и ждали моего появления. Вместо газовых горелок вокруг меня взметнулись сеющие влагу фонтаны. Пришлось встать на стул и крутиться, словно планета, все обозревали мой новый гардероб и отпускали восторженные или шутливые замечания.
— А галстук ты купила у Челлоу? — вопросил Дэнис. — Если нет, платить не буду!
У него, у него, успокоила брата Мариан. Кстати, потом я заметил, что на галстуке стояло другое имя: ведь мы обошли так много магазинов!
— Смотрите, он стал совсем хладнокровным! — сострил кто-то.
— Да, — подхватил другой, — хладнокровный и свеженький, как огурчик, и весь в огуречных тонах!
Они принялись обсуждать, какой оттенок у моего зеленого костюма.
— Лесно-зеленый! — воскликнул кто-то. — А может, это явился Робин Гуд?
Эта реплика привела меня в восторг — я сразу представил, как мчусь через лесную чащу с девицей Марианной [12] .
— Ну, а чувствуешь ты себя по-новому? — спросил меня кто-то с притворным негодованием, словно я это отрицал.
— Да, — вскричал я, — я чувствую себя другим человеком!
Это не вполне соответствовало истине. Все засмеялись. Постепенно я перестал быть центром внимания — с детьми всегда так — и неловко слез с пьедестала, понимая, что мой час миновал; но какой час!
12
Возлюбленная
— Иди сюда, милый, — позвала меня миссис Модели, — дай посмотреть на тебя вблизи.
Чуть нервничая, я подошел к ней — исходивший из ее глаз луч, этот черный прожектор, всегда светивший с одинаковой силой и яркостью, притягивал меня, словно мотылька. Она прикоснулась к мягкой, тонкой ткани, потеребила ее.
— По-моему, эти дымчатые пуговицы из перламутра просто чудесны, а? Да, они здесь на месте, надеюсь, твоей маме они понравятся. Кстати, Мариан, — добавила она, поворачиваясь к дочери, словно я и мои дела больше для нее не существовали, — ты нашла время купить мелочи, о которых я просила? Они понадобятся мне на следующей неделе.
— Да, мама, — ответила Мариан.
— А себе что-нибудь купила?
Мариан пожала плечами.
— Нет. Это может подождать.
— Тянуть тоже не следует, — ровным тоном произнесла миссис Модсли. — В Норидже никого не навестила?
— Ни единого человечка, — ответила Мариан. — Мы и так еле управились, правда, Лео?
— Да, правда, — с готовностью подтвердил я, позабыв о часе, проведенном в соборе.
Из врага лето превратилось в друга: еще одно следствие поездки в Норидж. Я больше не боялся тепла, наоборот, упивался им, словно изучал новое явление природы. Мне нравилось смотреть, как оно, поблескивая, поднимается с земли и тяжело повисает в густых — как-никак июль — кронах деревьев. Видеть, как благодаря теплу все вокруг замирает — или это только кажется? — и погружается в глубокую дрему. Прикасаться к нему рукой, чувствовать его на горле и коленках — теперь они открыты для его объятий. Я жаждал погрузиться в него глубже, еще глубже, утонуть в нем, казалось, все полученное мной тепло как бы складывается в копилку, оно все сильнее обволакивает меня, и скоро я пробьюсь к его эпицентру, к самому его сердцу.
Зеленый костюм с пуговицами из дымчатого перламутра и открытым воротом, так ладно сидевший на мне, легкое и гладкое белье, тонкие гетры, едва защищавшие ноги от царапин, полуботинки (предмет моей особой гордости) — все это лишь первые шаги на пути к полному телесному единению с летом. Одну за другой я сброшу с себя все одежды — неизвестно, правда, в каком порядке, хотя этот вопрос и волновал меня. Какую часть туалета оставить напоследок? Мои представления о пристойности были смутными и неопределенными, как и все по части секса; но я со всей определенностью знал, что готов сбросить их вместе с одеждой и предстать перед природой во всем своем естестве, как дерево или цветок.
Эти нудистские фантазии возникали где-то на периферии мозга; возможно, я понимал, что претворить их в жизнь не удастся. Между тем новое обличье наполняло меня гордостью и на другом уровне сознания — изменился мой взгляд на мир и мое место в нем. Новая одежда всегда повышает тонус, но в моих условиях она его не просто повысила, а удесятерила. Я стал ходить с напыщенным видом, будто павлин. Но чувства признательности и благоговения не были мне чужды, и они переполняли душу. Я был признателен за подарки — мои благодетели ясно выказали свое дружеское ко мне расположение, значит, они ценят меня, как же мне не ценить их? И я благоговел перед ними — ведь как эти подарки были сделаны! Походя выписывались огромные счета, они росли от одного магазина к другому, будто деньги были ничто! Затраты королевские, совсем не на том уровне бытия, к какому я привык. Мозг отказывался это понимать, зато фантазия резвилась вволю; мозг отбрасывал непонятное, фантазия же любила побродить по непролазным дебрям и рискнуть пробиться к сути хотя бы по аналогии. А аналогия была тут как тут. От этих купающихся в роскоши людей, золотившихся соверенами (и, я полагал, гинеями), никак не обремененных работой или семейными узами, людей, которые приезжали, оставались, уезжали, свободных граждан, превративших весь мир в площадку для развлечений, в чьей власти было (я хорошо это помнил) уничтожить меня насмешкой или осчастливить улыбкой — так вот, от этих людей было рукой подать до легендарных знаков Зодиака.