Пост Леонардо
Шрифт:
Понимает он по-португальски очень мало. Но за неимением профессионального переводчика приходится довольствоваться его любительскими услугами.
Сразу же бросается в глаза, что почти никто здесь не сидит без дела, не бьет баклуши. Слева от меня сопит симпатичная молодая толстушка, поглощенная изготовлением плетеной циновки. Рядом с ней дряхлая старуха размешивает жидкую болтушку из маниоки. У выхода из малоки сидит узкоглазая, похожая на китаянку, молодая и, видно, смешливая пряха. Возле нее на земле стоит корзинка, наполненная хлопком. Женщина выбирает его левой рукой и быстро-быстро сучит тонкую нить, наматывая ее на веретено, которое она вращает правой рукой о
Фавуро снова запевает что-то. Его протяжный, заунывный голос заполняет малоку, я включаю магнитофон. Гортанные звуки ложатся на магнитную ленту. Вероятно, я делаю первую запись языка чикао и, возможно, последнюю: даже под отеческой опекой братьев Вилас-Боас вряд ли он сохранится надолго.
Фавуро поет, и я безуспешно пытаюсь вникнуть в смысл его речитатива, похожего на заунывную молитву: язык чикао до сих пор никем еще не изучен. Его не знает никто. Он уникален и не имеет ничего общего с языками других бразильских племен. Лингвисты предполагают, что он принадлежит к семье языков, на которых говорили племена, населявшие в древности острова Карибского моря. Означает ли это, что чикао пришли когда-то в Бразилию с севера, из стран Центральной Америки? Возможно... Ведь в отличие от большинства племен Амазонии чикао были пешеходами: они не строили лодки, предпочитая странствовать по суше. Но точного происхождения и истории чикао тоже никто не знает. И, вероятно, никогда не узнает.
Когда Фавуро кончает песню, я спрашиваю у Куйаме, о чем он пел. Наморщив нос, путая исковерканные португальские слова со своими, чикаосскими фразами, парнишка объясняет мне, что вождь пел о малоке, о людях, которые в ней сидят, о том, чем они заняты. Судя по объяснениям Куйаме, Фавуро импровизировал что-нибудь в этом роде: «Ах, какая у нас замечательная малока, как хорошо в ней живется: много запасено маниоки, много рыбы. Горит костер, женщины занимаются своими делами, а какой-то бездельник караиба вместо того, чтобы сажать рис или охотиться на макаку, торчит здесь целый день со своими странными блестящими игрушками. Впрочем, пусть уж этот чудак сидит здесь: в конце концов у него есть неплохие карамело...»
Куйаме переводит песню, а Фавуро заинтересованно глядит на меня. Я, разумеется, изображаю живейший интерес, что, по-моему, доставляет старику удовлетворение. Но дело есть дело, и, отложив в сторону стрелу, он принимается обтачивать ракушкой толстую колючку, которая будет наконечником стрелы. А я достаю блокнот и, подсев поближе к женщинам, приступаю к составлению русско-чикаосского карманного словаря. Женщины знают по-португальски полдесятка слов. Они встречают меня дружным «комо шяма?», и этого вполне достаточно, чтобы начать лингвистические исследования.
Ткнув себя пальцем в грудь, я говорю: «Игорь!» Потом повторяю мое имя несколько раз, а затем, в свою очередь, тычу пальцем в плечо женщины, плетущей коврик, и спрашиваю ее: «Комо шяма?»
В ответ раздается мелодичное: «Якупе...»
Еще через пару минут первая графа анкеты заполняется на всех находившихся поблизости обитательниц малоки. Я выясняю, что прядильщицу зовут красивым именем Симаира, а старуху, размешивающую болтушку, — Тепепо. Ее соседка, жующая лепешку, именуется Явайту, единственный, кроме Фавуро, представитель сильного пола (он, как я уже сказал, был освобожден от выхода на росу(плантацию) по болезни) — Мелаво, его жена Тибуку, а дочка — Явала. Мальчишки, ползающие по коленям своих мамаш, носили не менее экзотические имена: Ахари, Питога, Майуве, Мактаньо.
Ободренный первым успехом, я пытаюсь выяснить у женщин названия некоторых предметов их домашней утвари. Схватив рукой накручивавшуюся на веретено хлопковую нить, я спрашиваю Симаиру: «Комо шяма?», и слышу в ответ: «маку». Вслед за этим словарь начинает пополняться довольно быстро. Корзинка именуется у чикао «полипа», бусы — «кагу», нож — «рабью», вода — «итэ», рыба — «чиван», гамак — «аврат».
Все с громадным интересом следят за моим филологическим экспериментом, расценив его как увлекательную игру. Со всех сторон к нам с Симаирой придвинулись охваченные любопытством физиономии. Даже старый Фавуро с готовностью, но, впрочем, не теряя достоинства, отзывается на мою просьбу и сообщает, что стрела, которую он остругивает, называется «помпья», а лук — «опти». Хижина, в которой мы находимся, носит название «авро», солнце — «тити».
Я хочу расширить область исследований и перехожу к анатомии человеческого тела. Взяв Якупе за руку, вопросительно гляжу на нее, и она с готовностью отвечает: «ампати». Потрогав ее нос, я слышу в ответ «ойнан», прикоснувшись к волосам, узнаю, что они называются «оенут». Таким же способом устанавливаю, что нога называется «овет», бедро — «абет», зуб — «он», шея — «ойгу», ухо — «абана», колено — «абьягумире», ноготь — «уамон», глаз — «ойнру», язык — «олу».
Дело двигается на лад. Услышав, что черная краска, которой они размалевывают свои тела, называется у них «покоти» — удивительно созвучно нашей «копоти», — я уже начинаю подумывать о далеко идущих открытиях в духе школы академика Марра.
Тут меня осеняет счастливая идея: разглядывая раскраску тел моих собеседниц, я вспоминаю, что в моей фотосумке лежит набор цветных фламастеров. Достав их, я провожу на своей руке зеленую и синюю полосы. Это вызывает ажиотаж. Разгорается оживленный обмен мнениями. Они рассматривают мою руку с такими же заинтересованными лицами, с какими обсуждали бы новинки мод посетительницы благотворительного парада моделей, организованного супругой губернатора Рио-де-Жанейро в фешенебельном «Копакабана-палас-отеле». Этот ажиотаж и возбуждение понятны: чикао пользуются для раскраски своих тел одной только черной краской. А тут вдруг появляется «караиба», умеющий рисовать двухцветный орнамент!
Окончательно победив робость, Симаира придвигается поближе и протягивает мне правую руку. Призвав на помощь все свои художественные инстинкты, спящие вечным сном с последнего урока рисования в шестом, если не ошибаюсь, классе запорожской средней школы, я начинаю изображать на ее предплечье нечто вроде геометрического орнамента. И очень быстро чувствую, сколь сильно отстал от эстетических требований и традиций чикао. Их разрисовка, в частности, то, что я вижу на телах Якупе и Явало, куда больше напоминает произведение искусства, чем орнамент, выползавший из-под моего дрожащего фламастера. Впрочем, мой орнамент все же цветной! И Симаира, кажется, весьма удовлетворена моей работой. Она с гордостью глазеет на подруг, которые разделяют ее восхищение, многозначительно покачивая головами, словно желая сказать: «Вот это да-а-а».
Я еще не завершил свое произведение, а Якупе, желая, видимо, проявить ответную любезность, хватает куски «покоти» и начинает старательно выводить серию пересекающихся крестов на моем бедре. Точно такой же рисунок красуется на ее собственной ноге, на ногах Симаиры и их подруг. Остальные, крича что-то, толкаясь локтями, с интересом наблюдают за тем, как Симаира расписывает мое бедро. Фавуро снисходительно покачивает головой. В его ушах при этом вздрагивают серьги, изготовленные из ярких, сверкающих всеми цветами радуги перьев попугая.