Шрифт:
Глава первая
Заканчивалось ещё одно жаркое лето эпохи перестройки, завершением своим неумолимо приближая новую, страшную для страны эпоху перестрелки. Но впереди ещё было время благоденствия и успокоенности, время, когда не хотелось верить в грядущие беды, а оттого в них не очень и не всем верилось. Захватывали иные, сиюминутные заботы и хлопоты. Вот и Теремрину было не до того, чтобы размышлять о чём-то глобальном.
Это лето принесло ему немало тревог и волнений. А начались они встречей в Пятигорске со своей давней, яркой и несколько уже позабывшейся любовью. Но если сама по себя встреча с Катей ничего кроме тёплых и грустных воспоминаний принести не могла,
Ещё не успев осознать всё это, Теремрин узнал, что его дочь Дашенька познакомилась в доме отдыха с его и Катиным сыном Димой и между ними возникла, хоть пока и юношеская, но сильная и яркая любовь.
И теперь он принял единственно, на его взгляд, верное решение, увезти Дашеньку подальше от Москвы до самого окончания каникул. Просто забрать из дома отдыха мало. Ведь Дима наверняка позвонит в Москву. А вот с Пятигорском связаться ему никак не удастся. А потом окончатся каникулы, и глядишь как-то само собою всё разрулится. По крайней, мере, отложатся дальнейшие встречи. Ну а там и время на решение вопрос появится.
Пятигорск выбрал не случайно. Туда можно было взять командировку, а уж в санатории устроиться ничего не стоит – давно дружен с начальником, немало сделал материалов для различных газет и журналов. Да и Даша мечтала побывать в Пятигорске. Легче убедить отправиться туда на остаток каникул.
Командировку Теремрин оформил быстро, ведь он жертвовал на эту поездку по редакционным делам свой отпуск, который был положен после выписки из госпиталя. Быстро получил документы, деньги и помчался на Курский вокзал за билетами. Уехать решил утренним поездом. Уже с билетами в кармане отправился к отцу. Времени, конечно, было не так уж много, но отец очень просил заехать, да и выпало окно, благодаря тому, что всё необходимое для командировки было готово.
Отец встретил упрёком:
– Почему не сообщил, что лежал в госпитале?
– Не стал беспокоить по пустякам. Так что ты хотел? Я завтра утром уезжаю в командировку, а мне ещё надо в дом отдыха за Дашенькой съездить.
– Пообедаем?
– Не откажусь.
– А позвал я тебя вот зачем. Мой отец, а твой дед генерал Алексей Николаевич Теремрин жив.
– То есть как? Ты же говорил, что…
– Я говорил с чужих слов, – перебил отец. – О его судьбе в России никто не знал, а если даже и знали, то единицы. Из суворовского клуба мне принесли два экземпляра свежего номера журнала, который издают зарубежные кадеты. Смотри, – и Николай Алексеевич, открыв нужную страницу, прочитал: «Генерал-лейтенант Алексей Теремрин. Записки начальника кадетского корпуса в зарубежье». И вот первая глава: «Над Россией небо синее». Видимо, взяты слова из известной песни. В рукописи же воспоминания о детстве. Ты встретишь знакомые названия и знакомые имена: «Спасское, Тихие Затоны, речка Теремра, священник Теремецкий Николай Фёдорович, его дочери – Варвара – твоя бабушка, Веруша, Надежда…».
Дмитрий взял журнал, ещё раз пробежал глазами строки, на которые указал отец, и проговорил:
– Надо же?! Просто не верится. А Бабушка!? Бабушка знает?
– Не спеши. Нужно подумать, как обо всём этом сказать бабушке.
Мать Николая Алексеевича и бабушка Дмитрия Николаевича, Варвара Николаевна, так и не рассталась с родными краями, несмотря на свой более чем преклонный возраст. Она была крепка здоровьем, но всё же годы делали своё дело, и сын не раз уже пытался перевезти в Москву. Она отказывалась наотрез.
– Ты отправляешься в командировку? Будет время подумать. Двадцатый век стал страшным для России, и, к сожалению, испытания ещё не окончились, а только начинается новый их виток, причём виток кровавый. Мне обидно то, что ты мечешься по жизни, как стрекоза из известной басни Крылова, которая лето красное пропела. Да и не ты один. Неужели ты и твои товарищи не видите, что происходит, неужели не понимаете, какая гроза назревает?
– Как тебе сказать?! Может, и чувствуем что-то неладное, да бежим от мыслей о том, – признался Дмитрий. – Кольнёт иной раз предчувствие, но тут, как тут спасительное: авось пронесёт, авось не будет ничего страшного, потому что страшного ничего не может быть. Точнее, очень не хочется, чтобы случилось, – поправился он.
– Мне иногда становится страшно другое. То, что тебя не интересует ничего, кроме бабьих юбок.
– Зачем ты так?
– Слушай и молчи… Я имею право учить тебя. Я имею на то право не только потому, что твой отец, но и потому, что остался верен памяти твоей матери, которая, как ты знаешь, погибла в пятьдесят шестом году во время Венгерских событий, погибла, спасая раненых, которых везла в госпиталь. Венгерские холуи американской демократии расстреляли и её и раненых, причём раненых, очень тяжелых. Эти холуи заокеанских зверей бесчинствовали, пользуясь тем, что первые дни мы, по милости хрущёвско-андроповских функционеров сражались с питекантропами и ублюдками от революции, вооружёнными до зубов, не имея боеприпасов. По вине их погибло много наших солдат и офицеров, по их вине погибла и твоя мама. Вот и выпала тебе судьба расти без материнской ласки. Да тебе ли одному! Коварный Запад искалечил немало судеб наших соотечественников. Ты рос без матери, я остался вдовцом, но я не разменял свою любовь на бабские юбки.
Дмитрий Николаевич предпочёл молчать. Ему, конечно, не были приятны нотации отца, но и возразить не мог – грешен, грешен, что уж там говорить.
– Молчишь?! Ну ладно. Вот теперь езжай за дочерью и помни, что воспитание детей, общение с детьми гораздо важнее амурных приключений. Нынешнее молодое поколение, а, кстати, и твоё, отчасти, придумало формулу: что там дети, дети вырастут и вылетят из гнезда, а ты, воспитывая их, молодость загубишь и счастья не увидишь. Вот и кричат теперь на каждом перекрёстке: бери от жизни всё! Это формула демократии, которую нам хотят навязать. А ведь такой подход осуждается при социализме. Так всем ли плох социализм? Словом, занимайся детьми и перестань порхать с ветки на ветку…
– Я бы и не порхал, если бы не разрыв с Катей! Ты же знаешь…
Когда сын уехал, Николай Алексеевич Теремрин долго ещё сидел в кабинете, размышляя о его судьбе. Дмитрий родился после войны, когда, казалось бы жить, да жить и радоваться мирной жизни, мирному небу, которое столько лет было дымным и грозным.
В победном сорок пятом многие, очень многие советские люди поверили в счастье, поверили, что сокрушено главное зло на Земле – гитлеровский фашизм. Не каждому было дано понять, что зло, как существовало, так и существует, что тёмные силы зла как не ненавидели Россию, так и ненавидят, и будут ненавидеть всегда, при любом государственном устройстве Великой Державы.
Теперь, вспоминая годы, предшествующие рождению сына и годы его детства, вплоть до гибели своей жены, а его матери, Николай Алексеевич вдруг подумал о том, что ведь и он, несмотря на то, что видел и понимал, значительно больше, чем видели и понимали его соотечественники. И он питал надежды на то, что самое страшное уже позади. Твёрдо знал одно: недавние союзники по антигитлеровской коалиции союзниками были вынужденными. Они просто не могли противостоять всеобщему общественному мнению – всеобщей ненависти к гитлеровскому фашизму, который ведь выпестовали и вооружили сами, чтобы попытаться с его помощью уничтожить Россию.