Посторонним В.

Апрелева Наталья

Чувствуя себя идеальной супермамашей, отправилась в «Халяль» за беляшами и прочей снедью. Малюсенький такой ларек, просто нано-магазин какой-то, очень симпатичный, затащилась, как была – в черно-белом шелковом своем платке, долго рассматривала разные специи и здоровскую сине-белую посуду, потом затребовала беляшей и конской колбасы, называется «кызы». Продавец (в прикольной тюбетейке), отвешивая колбасу, неожиданно заговорил со мной по-татарски (?), надеюсь, что все-таки не по-арабски, просто далась диву.

(Наша преподавательница по СовПраву говорила: захожу

я в подъезд, и просто диву даюсь! – Кому? – переспрашивали грубые студенты).

В общем, дичайше растерялась, всю жизнь считала себя чисторусскимлицом, подходящим типажом для исполнения песни «гей, славяне», а тут такое. Промямлила что-то идиотское, прыжками выскочила из магазина, овца, теперь буду стрематься туда ходить.

Кстати, так и непонятно. То ли я все-таки страшно похожа на Освобожденную Женщину Востока, то ли беляши – только для (членов профсоюза) шагающих под знаменами Ислама, мне совершенно не положены, и я приобрела их незаконно.

«Тысяча лиц Бентен», недовольно характеризует меня Олаф, а еще он говорит, что меня нет, а есть вот эти самые лица, тысяча, нет, он не читал «Театр» Моэма, где сын критикует Джулию Ламберт: множество ролей, никакого человека.

Полагаю, что это скорее плохо, в школе все дружжно осуждали Душечку. А я тайно восхищалась, не смея выразить вслух.

02.15

Помню, лет в одиннадцать, я вдруг решила, что у меня жутко торчат уши, просто растут перпендикулярно черепу, и долгое время отказывалась снимать шапку в помещениях, на уроках сидела в вязаной-мохеровой-в-полосочку, напоминая медицинских сестер в поликлиниках, они тоже почему-то всегда в шапках, вязаных и мохеровых. Порядочно намучившись и вспотевши, я обратилась к товарищам с вопросом: а действительно ли у меня ТАК УЖ торчат чертовы уши? И тридцать три моих одноклассника ответили: ДА.

Это я к тому, что очень трудно бывает провести хоть какой-то социологический опрос, а иногда хочется.

Одно время я терзала друзей дома, спрашивая, мечтают ли они о сексе с девственницей. (99 % ответили: НЕТ, если точнее, ДА сказал один мальчик, он татарин и живет в Тольятти, что многое объясняет.)

В настоящее время я бы охотно опросила общественность о сексе, в формате «надо любить не себя в искусстве, а искусство в себе».

Вопрос: кого? Я имею в виду мужчин, с девочками-то проблем нет.

Самый неожиданный разговор о сексе я имела с одной из пациенток В., Инга ее звали, красивое имя, похожее на длинную упругую виноградину сорта «дамские пальчики».

Я сразу обращаю внимание на эту молодую жжен-щину, она нарядно и даже кокетливо одета – модная бандана вместо унылого парика, джинсовые шорты с продуманными потертостями, ярко-желтая футболка с принтом «Все там будем», я задохнулась, вспомнив, где мы находимся, и вообще… смело это, я бы не смогла.

Она смотрит на меня с какой-то неприязнью. Черт его знает почему, задумываться мне некогда, я же к В. спешу, на сеанс одновременной игры опаздываю.

…Уже поздно, мне давно пора мчать домой с «уроков французского», я в десятый раз повторяю:

– Нннуу, я пошла.

– Ага, беги, – одной рукой отвечает В., а другой изображает на моей ладони сороку-ворону, которая кашу варила.

– Я ушла, – сообщаю я.

– Ушла-ушла, – соглашается В., сорока-ворона уже вовсю кормит деток.

Неохотно высвобождаюсь и бегу, вприпрыжжку – скачи, газель.

У выхода из отделения сталкиваюсь с Ингой, впрочем, тогда я не знала ее имени. Инга сердито смотрит на меня и резко произносит:

– Если долго всматриваться в бездну – бездна начнет всматриваться в тебя.

Абсолютно не поняв, в чем дело, козой запрыгиваю в лифт, в памяти крутится ницшенский афоризм: «Идешь к женщине, бери плетку», хорошо, что не произнесла вслух.

В какой-то из следующих визитов Инга снова караулит меня у выхода, придерживает за локоть.

– Извини меня, – говорит хорошим голосом, – наехала на тебя почем зря. Я ведь думала, что ты из этих, как их, во-лон-те-ров…

Выплевывает слоги, как куски яблока с гнильцой, надувает щеки и округляет синие глаза без ресниц:

– Ну, знаешь, «давайте обниииимемся, друзья!» и все такое. Ходят сюда. Наслаждаются тем, что больны не они… В данный момент.

Я молча слушаю. Она отпускает мой рукав:

– А ты ничего, молодец. У тебя с доктором таким-то роман… все девчонки болтают…

Она называет В. по имени-отчеству и весело улыбается.

Рак шейки матки, четвертая стадия. Полгода не могла добиться от врачицы своей районной консультации провести кольпоскопию и взять необходимые мазки, все у вас чистенько, женщина, пусть заходит следующая. Сдаться упорную гинекологиню заставила только убедительная потеря Ингой сознания – прямо в кабинете, у подножия Кресла.

Наверное, уже тогда ничего нельзя было сделать. Но сделали многое. Сложнейшие операции, потому что в процесс был вовлечен уже мочевой пузырь и кишечник, виртуозная многочасовая работа хирургов, кропотливая ежедневная работа Инги.

– У меня двое детей, – говорит она, смеется, пожимает плечами, – и ни одного мужа.

Мы сидим в скучном больничном кафетерии, я пью дрянной кофе из автомата, пускай, Инга – минеральную воду с лимоном, кружок лимона принесен с собой.

– Знаешь, о чем я больше всего жалею? Ну спроси, спроси меня, о чем я больше всего жалею?

– О чем ты жалеешь больше всего? – послушно спрашиваю я.

– Спасибо за вопрос.

Она неожиданно и резко замолкает, смотрит прямо перед собой – за стеклянную перегородку, где снуют белые халаты, зеленые пижамы, джинсы, юбки, спортивные разноцветные костюмы, шаркают ноги в бахилах, тапочках, модных туфлях и итальянских мокасинах ручной работы.

– Всегда разделяла любовь на «ах, любовь!» и «просто секс». Считала, то – что работа души, – это есть отлично и правильно. А работа тела – это так… Отрыжка. Просто отрыжка. Что-то, с чем надо смириться и терпеть… Закрыть глаза и думать об Англии. А вот сейчас страшно жалею, что я сознательно… Соз-на-тель-но, дура!..