Посторонним В.
Шрифт:
Далее по ходу действия выясняется, что вагоновожатая мало того, что не умела читать, так еще и служила во время войны в концлагере, проходит много лет, мальчик уже юрист и встречает ее в зале суда. Сложным образом обвинение строится на том, что женщина читала какие-то страшные приказы и выполняла их. Герой понимает, что это невозможно чисто технически, и мучается дилеммой – сказать—не сказать, объявить правосудию-не объявить о своем знании, вроде бы надо, но это пойдет вразрез с волей самой подсудимой. Советуется с отцом. Получает определенный ответ: нет. Не тебе решать, что лучше для взрослого человека.
Спросила Олафа, как он бы поступил в ситуации Героя. «Разумеется, все сказал бы в суде, – поводит Олаф уверенно плечами, – люди часто норовят сделать какую-нибудь глупость, себе во вред. Задача сильного человека – от этого их удержать».
Спросить В. у меня возможности нет. Думаю, каждый день принимая решения в пользу беспомощных людей, спящих медицинским сном, он в рамках обыденной жизни поостерегся бы это делать. Впрочем, не знаю.
Отношения между мужчиной и женщиной можно неромантично сравнить с двухколесным велосипедом – он находится в равновесии только двигаясь, только двигаясь. Отношения между мужчиной и женщиной можно чуть более романтично сравнить с побегами бамбука – если те не вырастают за ночь в человеческий рост, значит, они уже мертвы, безнадежно мертвы. Отношения между мужчиной и женщиной можно максимально романтично сравнить с фазами бледноликой луны, деликатно регулирующими бризы, приливы, отливы, тайные процессы в темных грушевидных матках и праздники рыжеволосых развратных ведьм, целующих так нежно. А можно ни с чем не сравнивать отношения между мужчиной и женщиной, милый, подозреваю, что ты уже возненавидел вот это самое словосочетание «отношения между мужчиной и женщиной», я более не употреблю его ни разу, только все-таки замечу, что отношения между мужчиной и женщиной должны развиваться – прогрессировать или регрессировать – безразлично, главное – замысловато меняться, иначе они с высоты собственного роста, включая пресловутые крылья любви, милый, рухнут на равнодушную твердь разбитой грунтовой дороги с выгоревшей на солнце жухлой травой или в обширную лужу, подобную пяти Великим американским озерам, среди которых точно есть Онтарио.
2 апреля
00.00
Опять свободными оказались только эти места, мои нелюбимые. Передала купюру и три монеты за проезд и села у окна, плотно и с трудом притиснув свои колени к коленям напротив, неприятно горячим. Колени напротив были велики, продолжались удивительно толстыми икрами, широкими лодыжками и отекшими ступнями, студенисто выпиравшими из узких туфель. На коленях размещался немалый живот.
Подняла глаза: полная, очень полная кудрявая молодая женщина, яростно втиснутая в нелепый, неумелой ручной работы сарафан, мощные плечи экс-метательницы молота, потное лицо, щеки подушками, нос и подбородок трудноопределимы, даже лоб кажется толстым, хотя вроде бы так быть не должно. Вспомнила, что как-то читала детектив, где маньяк расчленял тела своих жертв, тщательно взвешивая отрубленные молочные железы: самые тяжелые, по его наблюдениям, не превышали трех килограммов. Неполиткорректно подумала, что груди у кудрявой вытянули бы минимум на пять кило каждая, представила себе пять кило чего-нибудь, например сахара, – нет, все-таки не на пять.
Еще я подумала, что В. бы непременно высказался в духе: Моби Дик с химической завивкой, улыбнулась.
Удачно, что есть наушники, можно подпевать про себя Чижу: «Оставь меня дома, захлопни дверь, отключи телефон, выключи свет…» и абсолютно не слышать, что говорит кудрявая гигантша, взволнованно жестикулируя, своему спутнику, молодому человеку в замшевых туфлях. Влажная подмышка с прилипшими завитками темных волос, толстые пальчики-колбаски. Бретелька сарафана некрасиво перепуталась с бретелькой лифчика. Молодой человек темноволос, быстроглаз, без особой надобности поправлял косую длинноватую челку и удивительно напоминал сироту Юру Шатунова в период детства.
«… с утра есть иллюзия, что все не так уж плохо, с утра есть сказка со счастливым концом…»
Мне представилось, что псевдо-Юра Шатунов сейчас, вот именно в эту минуту, говорит своей объемной собеседнице: «Ну что ты, что ты, девочка моя, успокойся, все будет хорошо, ты же знаешь», – мягким голосом, замшевым, как его ботинки.
Подумалось, что они – семейная пара, кудрявый кит и Белые Розы, что женщина, допустим, не так давно родила, два месяца назад, к примеру, в апреле, волшебное время – и ее полнота сразу сделалась чем-то невинным, как бы растворилась в чудном детском аромате молока, масла Джонсон'с и раскаленного утюга. Я даже порывисто втянула воздух ноздрями, но – нет, мои личные Noa и какой-то стыдный, болотный запах пушистой подмышки напротив.
«… иду в поход, два ангела вперед, один душу спасает, другой тело бережет…» – поправила наушник, очень хорошо, а следующий будет «Фантом», нет, надо пролистнуть, не то настроение.
Юра Шатунов еще больше развернулся к кудрявой, продолжая открывать и закрывать крупный, четко очерченный рот, никакой породы, конечно, но – ничего, ничего, подумала я, главное, что он сейчас говорит, ласково увещевает: «Да плевать мне на твои сто пятьдесят килограммов, ты для меня всегда моя девочка, моя хорошая, моя куколка, мне нравится твое тело, оно многое испытало, в этом животе жила наша маленькая дочка, а из этой груди она пила молоко…»
Замолчал. Заговорила женщина, нервно расстегивая и застегивая большую ярко-красную сумку.
Быстроглазый собеседник ее перебил, положив свою руку с плоскими ногтями вырожденца на ее, творожисто-белую: «Девочка моя, я же с тобой, я с тобой…» – женщина что-то быстро-быстро отвечала, странно маленькие на ее лице губы, выкрашенные розовым перламутром, забавно вытягивались в трубочку, будто бы в произносимых ею словах много звуков «УУУУ».
«Но вера осталась, и надежда живет, я знаю, что любовь никогда не умрет… лишь дай мне иллюзию, что все не так уж плохо, и расскажи мне сказку со счастливым концом…»
Собираются выходить? Юра Шатунов заперебирал джинсовыми ногами, настраиваясь на движение. Нет, похоже, выходит только он. А как же молодая мать, всполошилась я, оставит одну? Непорядок, он должен, по сценарию, сжимая потную любимую ладошку, доставить ее до места, да.
Стянула наушники.
– Ну что, Ритуль, договорились? Зачтешь мне три часа, ага? И больше не ставь меня, умо-ляааайууу, в смену с этим гнойным пидарасом Бабкиным, лады? С меня шоколадка, хаха! Ну пока-пока, я помчал… Командир, бля! просили же остановить на площади!..
Быстро надела наушники обратно. Опять не получилось.
Опять придется вернуть мысли в привычное русло.
Я скупо улыбнулась себе внутрь: хорошо бы сейчас маршрутка претерпела жутчайшую аварию, столкновение с бензовозом, авиалайнером, атомным ледоколом «Ленин», все бы умерли при взрыве мгновенно и, догорая в кустах, провожали бы свои души в рай, конечно, в рай, где я бы через девять? через сорок? дней, смогла, наконец, выплакаться.
Полная молодая женщина, прикусив перламутровую губу, небыстро набирала что-то на крохотном в ее пухлых ладонях мобильнике – или гениальный мессидж «я тебя люблю», или жалкий «давно не виделись», или просто ставила себе напоминание насчет гнойного пидараса Бабкина.
02.30
Все варианты одеяний В. помню прекрасно. Разумеется, на дежурствах он был в униформе – зеленая такая хирургическая, очень мне нравилась, а в какие-то присутственные места надевались: а) черные джинсы, б) голубые джинсы, в) синие джинсы.
Летом организовался случай, что Олаф ушел в свой поход, сплавляться по бурным рекам, взбираться на высокие горы, не Тибет, не Непал, где исчезает под удары шаманских бубнов твоя душа, не священная вершина Кайлаш, откуда спускались атланты в свое время и обход которой называется кора. Отпускает грехи паломнику. Если совершить кору тринадцать раз, то не попадешь в ад в течение пятисот последующих перерождений, но, тем не менее, – в поход.