Посторонним В.
Шрифт:
Замолкает, мы чуть притормаживаем на повороте, заворачиваем за угол, и еще раз, скоро приедем, еще минут пять, не больше, или даже четыре, зависит от светофоров. Не надо, В., пожалуйста. Не хватит ли на сегодня боли? Поговорим о музыке? Поговорим? Три минуты.
– Особенно удачными мне показались баллады, – сглатываю я, голос дрожит незастывшим плохим студнем – Box Full O'Honey, She's Too Much, и вот еще Falling Down…
Одна минута.
– И вдруг все становится сложным. Очень сложным.
– Ticked Out – феерический инструментал…
– И очень неправильным. Я так…
– Раздолбанная временем колымага Duran Duran оказалась превосходно оттюнингованной, по самое бэтмобильное…
– Не хочу.
– «Не хочу»…
Приехали. В. останавливает автомобиль у обочины, В. не глушит мотора, В. молчит.
Открываю дверцу, обе ноги одновременно на бордюр, затем деревянное тулово, затем пустая голова. Захлопнуть дверь очень непросто.
Вы верите мне?
02.00
Днем, когда я устроилась в спокойствии почитать новый детектив Элизабет Джордж, пришел ко мне крошка-сын с рассказом о том, что им надо к понедельнику изготовить музыкальный инструмент.
Я озадачилась, плохо себя представляю выпиливающей скрипку или собирающей рояль. Вообще, мало что может так обрадовать родителей, как милые и бесхитростные задания от детских заведений.
Помню, в детском саду у ребенка Лизы был конкурс «Кто лучше нарисует цветок космеи» и выставка «Жар-Птица моей мечты», а у ребенка Павлика недавно закончился карнавал искусств, где он был Чеширским Котом, и требовалась гигантская улыбка, разумеется, совершенно отдельная.
В прошлом году он играл во французском спектакле Часы, и очень хотел, чтобы из него вылетала кукушка.
Знакомая девочка с возмущением рассказывала, что ее дочери-первокласснице велели купить и носить с собой ежедневно немаленькую Красную книгу.
Мелкий Павлик говорил, поедая креветки: «Эх, жалко животных, но они такие вкусные!»
А у нас теперь вот музыкальный инструмент, надо будет подключить Олафа, а то я что-то туплю.
Ну что я, в самом деле, барабан, что ли, смастерю?
02.30
Вернулся с дня рождения Олаф, был тих, виноват, изрядно пьян, прокрался спать.
А я наконец доберусь до Элизабет Джордж? Попробую.
Я, в общем-то, уже давно успокоилась, ничего страшного.
Вот в Антарктиде, например, на Куполе – где минус восемьдесят девять и т. п., совсем нет ветра. А на шельфовых ледниках – там бушуют вьюги просто дичайшие, а морозы значительно слабее. Ну, там, каких-то минус пятьдесят.
Что я могу тебе сказать про женщин.
Что я могу сказать тебе про себя. Я сейчас – отварной початок молочной кукурузы, нежно укутанный в слоистые листья, даже без холодного кубика сливочного масла, даже без щепотки соли. Рада, что я такое незамысловатое блюдо, потому что устала быть пирожком начинкой наружу или голубцом капустой внутрь, бесконечно кипящим в темно-красном густом соусе из переспелых томатов.
К счастью, ты меня такой не пробовал.
(Добавить давленый чеснок. Подавать с мягким белым хлебом, разломанным на ломти руками, ледяной водкой и глубоким поклоном.)
Ты узнал меня в виде рагу по-ирландски, а это такое кушанье, куда каждый добавляет тот ингредиент, который считает уместным, ориентируясь на собственный вкус. Ты подошел ответственно и вложил много всякого, не всегда удобоваримого, но неизменно первоклассного качества.
Потеха, но за достаточно короткое время я превратилась в многослойную кулебяку, где мирно сосуществуют, не смешиваясь, и рубленая капуста, и парная осетрина, и белые грибы, и визига, и креветочный соус, и молодой шпинат, и еще что-то, непременно еще что-то.
Спасибо, ты старался придать мне более структуризированный вид, у тебя получилось. Как всегда.
Абсолютно прав, не стоит интересоваться мнением исходного продукта. Я не жалуюсь. Я не жалуюсь и на другое.
С тех пор как я тебя не видела, трава не стала менее зеленой, небо – менее голубым, но потолки сделались явно ниже, стены – ощутимо холоднее, я перестала улыбаться, перемывая чашки, я перестала напевать, начищая его ботинки. Все изменчиво в этом изменчивом из миров, завтра я предстану пред тобой клубничным бланманже в сахарном стаканчике, днем позже – пищащей устрицей с ломтиком успокоительного лимона в беззубом рту, а сейчас я – грубо четвертованный плавленый сырок Костромской, я уже упоминала об этом? Не пренебрегайте плавлеными сырами.
6 апреля
22.25
Некоторые мысли и фразы любимых писателей очень хочется себе присвоить. Вот у Улицкой в «Медее и ее детях» написано великолепно про брак Героини, что он свершается в беседах. Наш брак с Олафом тоже свершается в беседах, это очевидно, если он вообще свершается в этот момент времени. Я с удовольствием рассказывала бы в свое время о приключениях с В., не будь это ему больно.
Вот мы возвращаемся с дня рождения его школьного друга, было более-менее нескучно, дома очень холодно, отогреваемся чаями и взаимным теплом вроде бы, дети уложены, и все неплохо.
– А что ты думаешь об Анне? – спрашивает муж.
Я соображаю, о ком идет речь. Никаких Анн в нашем производстве вроде бы. Встаю, расщепляю ножом халву. Какая Анна?
– Колхозница? – догадываюсь.
– Да не колхозница она…
Олаф досадливо морщится, на кухонном потолке появляется перекрестье световых лучей от заехавшего во двор автомобиля.
– Относительно какой области АННЫ тебя интересует мое мнение? – немного уже грублю я. Почему я вообще должна думать об АННЕ?
– Ну вот как ты считаешь, она умная?