Посторожишь моего сторожа?
Шрифт:
– Бросьте! – Катя смотрела вверх. – Вы многих приглашали. Я помню вечера социал-демократов.
– Нельзя было связываться с «Единой Империей». Альберт – это с него пошло! Нужно было прогнать его! И этого Дитера тоже! Нет же… умно, умно! Две девки молодые дома! Я, я из собственного эгоизма устроила шашни в своем доме!
Драматизм речи Жаннетт развеселил Катю. Она искренне рассмеялась.
– Вы уж определитесь, вы Альберта ненавидите или любите? Напомню, пару месяцев назад Альберт жил в нашем доме. Больше вам скажу: по возвращении в В. вы позвоните Альберту и попросите
– Ну разумеется! – воскликнула Жаннетт. – В партийной стране просить можно только партийного! Остальные бесправны!
– Не пойму я вашу логику, – ответила Катя, – Альберт, значит, плохой. Режим плохой, получается. Вы их презираете. Но вам бы понравилось, стань я частью, как вы сами сказали, преступления, соучастником которого вы сами были. В чем же логика?
– В выживании. Вы с Машкой и без того погибшие. А оно понятно: от осинки апельсинки не появится. Я вас попортила, расхлебываю сейчас. И желаю одного: чтобы вы обе, если не получается жить по совести, выжили… быть может, и были счастливы. Лучше быть счастливыми с партийными, чем сдохнуть от их рук.
– Какого плохого вы обо мне мнения…
Она замолчала – и решила молчать столько, сколько сможет. Она разозлилась на Жаннетт, что вызвала у нее сильные, болезненные воспоминания. От уверенности тети, что она не изменится, было страшно и противно. Как забыть, как Софи взяла мои руки и прошелестела, смотря выше моей головы: «О, я знаю, вы любите и любимы! Вы проживете долгую и счастливую жизнь. Я вижу красивый дом, и вас на втором этаже, вы живете в далекой жаркой стране, в которой растут пальмы и каждый день можно купаться в океане. С вами мужчина, которого вы знаете. Он очень любит вас. Вы просыпаетесь, если лают собаки. Вы боитесь, что за вами пришли. Но за вами никто не придет. Вы будете жить долго и, когда вы умрете, мужчина положит в ваш гроб засохшие листья и белые розы». Альберт, это был он, и Софи мне сказала…
– Что вы сказали?..
Хозяин отеля повторил прежнее.
– Я столько бы в «Империале» заплатила!
– Так езжайте в «Империал». Что вам мешает?
– Да что нам, на улице оставаться? Нет у нас таких денег! Имейте совесть!
Смягчившись, он спросил у нее золотой кулон.
– Вы с ума сошли? Это память!.. А серьги не хотите?
– Видно, что дешевка – ваши серьги. Кроме кулона, ничего не возьму. Хотите?
Никаких пальм, океана и листьев с розами, нет, нет! Альберт, неужели я отдам ему твой подарок?
– За… забирайте.
Она заметила, что за ней следит незнакомый человек, судя по костюму, иностранец. Снова она встретила его в столовой, уже устроив тетю в комнате. Мужчина спросил, воспользовавшись моментом:
– Что, пройдоха выпросил у вас дорогую вещицу? Подарок?
– Да… от мамы осталось. А вы нездешний. Тоже журналист?
– А вы что, журналист?
– Нет, а вот мой жених – да. Акцент у вас жуткий.
– Спасибо за комплимент. Вы южанка? Не из Минги случайно?
– Вы слышите диалекты?.. Из Минги. А что в В. творится?
– Сами что, не знаете?
– Откуда мне знать, – возразила она. – Мы выехали ночью. Мы сутки шатались. Что я могу знать? Вчера все было спокойно. Может, вы знаете, если приехали недавно.
– За своих фашистов можете не переживать. Повесят они Ш., боюсь, по радио выступить не успеет.
– А что полиция?
– Полиция стоит и смотрит. Постойте… а вы не беженка?
– Именно.
– О, в этом случае… приношу извинения. Я вас не понял. Я решил, что вы за этих… Извините. Привет вашему жениху-коллеге.
Он услышал, что я много лет жила в Минге. Ничего не зная обо мне, он сказал о фашистах и партии и что они – мои… Как любезно с его стороны указать на это!
В комнате она тихо, чтобы не мешать тете, включила радио. Там играл классический вальс. Держа руки близ груди, она ходила из одного угла в другой, уговаривая себя не бояться. «Внимание! Внимание! Через несколько минут вы услышите важное сообщение!».
– У Марии тоже был метроном, – сказала себе она. – Омерзительный стук… А ей нравился. Как музыканты его выносят?
«Сегодняшний день поставил нас в трагическое и очевидное положение. Я должен подробно изложить моим соотечественникам события этого дня. Сегодня известное вам иностранное правительство вручило президенту М. ультиматум. М. должен был в течение непродолжительного времени назначить на пост главы правительства человека, которого назовет Его правительство. В ином случае Его войска вступят на территорию нашей страны. Сейчас я говорю всему миру, что распространяемые слухи о беспорядках в наших рабочих кварталах, о проливаемых потоках крови, о неспособности нашего правительства контролировать ситуацию являются от начала и до конца наглой ложью. Президент М. просил меня сказать нашему народу, что мы подчиняемся силе, что даже в такой тяжелейший для нас час мы не желаем кровопролития. Мы решили дать нашим войскам приказ не оказывать сопротивление в случае вторжения. Я прощаюсь с соотечественниками с молитвой, идущей от самого сердца: боже, храни нашу несчастную страну!..».
Тишина – и за этим поставили старую пластинку с национальным гимном.
– Значит, вы вернулись, – сказал Митя.
Он прошел в гостиную, в которой Катя расселась на «обломках» былого благополучия. Из спальни тетя ей кричала: что в комнатах слишком жарко, и ярко светит солнце, и сквозняк, и плохие новые стекла – отчего они решили не заклеивать углы?
– Вот, лежит в постели и капризничает, – прошептала Катя.
Он заметил, что как-то неуютно с разбросанными по полу вещами.
– Ах, потерпишь! Я бы уже давно занялась этим, если бы тетя не валялась в постели второй день. Ее нога прошла, и шла она от поезда спокойно. Пока она не встанет и не поможет мне, я сама ничего не буду делать.
Митя сделал другое замечание, касающееся ее якобы бесчувственности, но его она словно не услышала.
– И что же известно? Я пропустила все самое интересное. А ты, небось, достал отличный материал. Конечно, ты вечно лезешь в самый эпицентр.
– Ты права, материал хороший, но… все равно мне нужно сматываться. Я серьезно… После 10-го числа я точно уберусь отсюда. Я не дам засадить себя в тюрьму, пусть и не мечтают!