Построение квадрата на шестом уроке
Шрифт:
Мой подарок, элитный халат – другое совсем – я вне трендов: я и галстук могу, и трусы, или просто – любовь (беспредметно)… Я – другое. Но посмотрела бы я, как бы он на меня посмотрел, если б я ему книгу…
Книгу я полистала: как говорится, художественная, с разговорами. У нее автор есть, который все и придумал.
Видите ли, дело ведь не в самом предмете, а в человеческих взаимоотношениях.
Если человеку мысль приходит подарить Виталию Сергеевичу книгу, значит, он совершенно не понимает, что такое Виталий Сергеевич. Это тоже самое, что Виталия Сергеевича
И при этом даритель с Виталием Сергеевичем в каких-то отношениях состоит – может быть, у них общие дела, может быть, они вместе в совете директоров заседают, и кем же тогда даритель Виталия Сергеевича представляет?
А может быть, он как раз все представляет как надо? Ведь не будут книгу дарить просто так? Книгу дарят не иначе как с умыслом. На что-то ведь был расчет? Не на то ли, что Виталёк мой, в самом деле, прочтет книгу? А для чего? Не для того ли, чтобы образ мысли подвергнуть коррекции? Чтобы что-то узнал он из этой книги такое, чего он без этой книги не знает? Чтобы в нем изменилось что-нибудь, хотя бы на грамм, а иначе как прикажете думать?
Есть в этом подарке элемент принуждения – садись и читай. А почему он должен читать? А он не будет!
Откуда эта нахальная самоуверенность – что непременно будут читать? Да сказала же я – он ее не откроет!
Непонятный подарок.
Более непонятный, чем ненужный. От ненужного легко избавиться. Не хочешь в мусорное ведро, выйди во двор, положи рядом с баками – бомжи оценят. Это с ненужным. А с непонятным иначе. Непонятное надо понять. Иначе станет непонятное мучить. Пока непонятное не понято, рука не поднимается утилизировать вещь.
Он сказал:
«Убери».
Я положила в ящик буфета на кухне – под набор льняных салфеток, но потом мне показалось, что было бы лучше убрать на антресоли ее.
Потом мы несколько раз в течение дня возвращались к этой теме: кто мог из гостей подарить книгу? Обычно дарители сопровождали дарение коротким спичем, иногда – тостом, так вечный двигатель был Виталию Сергеевичу, например, вручен под соусом того, что Виталий Сергеевич трудоголик. А бронзовая кувалда ему была подарена с намеком на стиль руководства строительством многофункционального объекта в Старом городе и на твердость характера – как-то так, подробности не помню, но спич был. А с книгой никаких спичей не было. Скорее всего, даритель просто преподнес Виталию Сергеевичу со словами дежурного поздравления праздничный пакет-мешочек, а мой не догадался внутрь заглянуть или не успел по причине многолюдства. Ничего такого, связанного с особенностями дарения, в памяти у нас не запечатлелось.
Был Виталёк рассеян весь день, чувствовалось, что подарок выбил его из колеи. Вечером он спросил меня, не хочу ли я прочитать эту книгу. Я, конечно, сказала, что нет, конечно.
«А надо?»
«Надо не надо, а мне надо знать, про что там. Чтобы кто-нибудь рассказал, хотя бы в общих чертах».
«Солнышко, можно я не буду – что-то не хочется мне читать».
Он ничего не ответил.
Утром, когда его увезли в градостроительный совет, меня совесть терзала: зря я так не по-человечески как-то. Даже позвонить хотела, что согласна, и только потому не позвонила, что знала, что в этот час по понедельникам у них совещание.
А он сам позвонил – чтобы я приготовила книгу: Лёня заедет за ней и увезет. Голубицын прочесть согласился.
Голубицын читал книгу больше недели, и, хотя книги не было в нашем доме, Виталий Сергеевич мой заметно нервничал. Аппетит у него явно испортился, накричал на домработницу, чего не позволял себе раньше, и по отношению к себе стала я ощущать с его стороны заметную холодность. Как-то раз он вернулся со службы, и я по лицу его поняла, что случилось: Голубицын книгу прочел. Я не спрашивала ни о чем. Он мне сам пересказал содержание – со слов Голубицына.
Это был не то роман, не то сборник рассказов – что-то современное такое. В одном школьник напугал педофила зачем-то, в другом старая дева разводила дрожжи, а у нее под окнами собаки гадили. Там еще Достоевский, тот самый, кого-то грохнуть хотел. Голубицын честно сказал, что один рассказ он не стал читать – там автор-мужчина от лица женщины повествовал. Голубицыну не понравилось очень.
«Может быть, он не все понял?» – предположила я, потому что Голубицыну ни в чем не доверяю (только поэтому).
«Да что тут понимать? Ясно же – бред!».
Кажется, я догадалась:
«А я знаю, зачем тебе подарили! Затем, что кто-то решил, что тебе это понравится!»
Он пронзил меня убийственным взглядом:
«Ты сказала «я знаю»? Позволь поинтересоваться, на чем зиждется твое твердое знание?»
Я хотела сказать о женской интуиции, но не нашла нужных слов и запнулась, – он вдруг закричал:
«Это ты, это ты мне подарила книгу!»
Я так испугалась, что у меня похолодели ноги.
Я пыталась ему объяснить, что он заблуждается, но напрасно, напрасно я пыталась ему объяснить, что он заблуждается: он решительно требовал, чтобы я призналась в содеянном.
Но подумайте сами, мне-то какой интерес дарить ему книгу? Я попыталась призвать его к логике, но какой в этом прок, когда, по их убеждениям, наша логика – женская?
Он кричал:
«Я тебе верил всегда! Почему ты идешь теперь на обман?»
Мне было очень обидно, я его никогда не обманывала – ну почти никогда, да и то, что было, если было, никогда обманом не было. Я заплакала. Он теперь и слезам не хотел моим верить.
«Ну почему же ты не признаешься? Ну, скажи, ну только признайся, я все пойму!»
Я лишь могла лепетать, что это не я.
Он не верил.
Он потребовал клятвы.
Никогда не клялась. Но тут – поклялась. Нашей любовью. И даже взяла щепоть земли из горшка с кактусом – и съела у него на глазах.
По поводу земли он сказал:
«Это лишнее было».
Поверил.
Мы обнялись и в итоге друг друга утешили.
С тех пор у нас все хорошо.
А книга осталась у Голубицына. Позже я узнала, что он снес ее в тот ресторан и положил на подоконник в банкетном зале.