Посвисти для нас
Шрифт:
— Думаешь? — В глазах Хирамэ читалось облегчение. — Ну, если брат, что с ним сделаешь?
— Ты в самом деле… так втрескался в Айко?
— По самые уши. — Хирамэ было неловко признаваться, и он перевел взгляд на речное русло. — Услышу какую-нибудь модную песенку — сразу о ней начинаю думать.
— Брось ты это! Она о тебе даже думать не хочет. Сколько бы ты ее ни любил — все равно без толку.
— Есть! — Хирамэ резко поднялся. Выражение решимости на его лице поразило Одзу. — Я пойду в морскую кадетскую школу!
— Ты?! В кадеты?!
— Да, я! Стану таким же кадетом, как этот малый. Вот тогда-то она и задумается.
— О чем?
— Чтоб замуж выйти.
— За тебя, что ли?
— Ну да.
Одзу от изумления не знал, что сказать. Во-первых, он еще учился в школе, и женитьба казалась ему чем-то вроде сна — очень далеким. Он даже представить не мог, как Хирамэ будет жениться.
— Ты посмотри на себя, хилота! Куда тебе в кадетскую школу? Там медосмотр надо проходить. Да еще экзамены. Туда поступить не легче, чем в самую лучшую старшую школу.
— Буду бегать каждый день. Накачаюсь.
Что касается экзаменов, то Хирамэ, похоже, о них совершенно не задумывался.
Летние каникулы закончились, начался новый семестр, и Хирамэ снова появился в школе. Парень все так же моргал, от него по-прежнему несло потом, но выглядел загорелым и подтянутым. Он сообщил, что тренировался каждый день, устраивая пробежки по окрестностям. Слушая его рассказ, Одзу представлялась картина: на волнах подпрыгивает маленькая голова приятеля, отчаянно барахтающегося в воде. И он знал, что Хирамэ говорит правду.
— Сегодня я ей письмо отправил, объяснение в любви, — признался Хирамэ. — Написал, что постараюсь во что бы то ни стало поступить в морскую кадетскую школу.
Но ответа от Айко Хирамэ не получил. И на его лице вновь поселилась печаль.
Сближение
Эйити любил подниматься на крышу клинического отделения и осматривать сверху ряды белых зданий больничного комплекса.
Сегодня после ланча он опять стоял на крыше один, опершись о перила, и смотрел вниз. Позади лечебных корпусов возвышалась большая труба, из которой поднимался белый дым. По площади, на которой были высажены деревья и цветы, проходили медсестры и врачи в белых халатах, а также пациенты, одетые в больничные халаты и теплые кимоно.
За лабораторным корпусом выстроились коричневатые здания университетского городка. На спортплощадке студенты перебрасывались мячом.
За десять лет, что прошли здесь, с тех пор как он поступил в медицинский университет, этот вид стал для Эйити привычным. Можно сказать, в этих стенах началась его жизнь и ему предстоит жить в них и дальше. Не будет большим преувеличением сказать, что миром Эйити была эта больница и здесь предстояло решиться всей его судьбе.
— Я люблю больницу в вечерние часы, — как-то сказал ему Тахара. — Наступает вечер, и одно за другим начинают зажигаться окна. Больница становится похожа на огромный теплоход, плывущий по морю ночью. И за каждым из этих окон рождаются дети, умирают люди. Все они ведут бой с болезнью, злом, от которого страдает человечество. В такие минуты я всегда думаю, что врач — тот человек, который приходит на помощь этим людям.
В душе Эйити смеялся над сентиментальными сентенциями Тахары.
— У этой помощи есть пределы, — поддразнивал он Тахару. — Врач не может принимать слишком близко к сердцу страдания пациентов.
— Почему же?
— Чтобы поставить верный диагноз и назначить пациентам правильное лечение, врач не должен потонуть в своих подопечных. Бывают моменты, когда приходится быть бессердечным.
— Я знаю, но… — с грустью тихо проговорил Тахара. — В конечном счете врач все равно чувствует любовь к своим пациентам.
— Но врач не может полностью отдавать себя пациентам, ублажать их. Я бы даже сказал, это правильно, если врач относится к пациентам, как часовщик к часам, которые он ремонтирует.
— Но пациенты же люди! — покачал головой Тахара. — Не часы. Пациент страдает не только от болезни. За этим стоит жизнь! И если мы не принимаем ее во внимание, мы лечим…
Сомнения Тахары раздражали Эйити:
— Врач не может брать на себя столько ответственности. Он не утешитель страждущих, не священник. Пациенты поступают в больницу, и меня кроме их болезней ничто другое не интересует. И если я стану думать об их жизни сверх того, у меня появятся сомнения относительно методов лечения… С этим невозможно справиться.
— Ты сильный, — с завистью ответил Тахара. — Мне никогда таким не стать.
Для Эйити не имело значения, сильный он или нет. В его глазах люди, подобные Тахаре, выглядели малодушными и излишне сентиментальными.
«В любом случае в этом мире я… — окидывая взглядом с крыши больничный комплекс, проговорил про себя Эйити, — когда-нибудь непременно сделаю карьеру. Обязательно. Любой ценой…»
Послеполуденное солнце расцветило оранжевыми пятнами сушившееся на крыше белое белье. Поднырнув под него, Эйити отворил тяжелую металлическую дверь, и на него пахнуло дезинфекцией, запахом которой пропитались все больничные корпуса.
Когда Эйити проходил мимо открытой двери кабинета медсестер, главная сестра, держа у уха телефонную трубку, повернулась к нему.
— Да, доктор Одзу здесь, — проговорила она в трубку.
— Одзу-сэнсэй! Это Утида-сэнсэй. Он хочет вас видеть прямо сейчас.
— Завотделением? Что ему понадобилось?
Эйити забеспокоился — вдруг начальник собрался сделать втык за какого-нибудь пациента — и через залитый солнцем двор поспешил в отделение. Утида был один, сидел на вращающемся стуле.
— А-а! — Завотделением бросил сигарету в мятую жестяную банку и встал. — Ты не сходишь в офтальмологию, в приемный кабинет?
— В офтальмологию?
— Ага. Дочка Старика заявилась на осмотр. Ей в глаз что-то попало: то ли металлические опилки, то ли что. Без предупреждения пришла. Я уже позвонил в офтальмологию Саэки, но… ты тоже туда сходи, посмотри, чтобы все прошло гладко.
— Конечно. — Эйити кивнул и вышел из кабинета начальника.
— Может, потом ее надо будет домой отвезти.