Посвисти для нас
Шрифт:
— Угу…
— Чего ты угукаешь? Я поверить не могу! Бьюсь об заклад, в нашей школе нет ни одного человека, за которым бы так ухаживала девчонка из Конан.
— Ты думаешь?
Фигурки девушек были уже далеко. Они так и не обернулись.
— Ну что ты вытаращился как идиот?! Пошли.
— Эти девчонки… — прохрипел Хирамэ, — в каком они классе, как думаешь?
— Откуда мне знать? Может, в девятом или в десятом. Лучше скажи, что ты чувствовал, когда она встала рядом и стала руку перевязывать?
— Это… я был как во сне.
— Вот именно! Вот именно! Это было
Они уже сели в вагон, а Хирамэ лишь моргал и не мог выжать из себя ни слова.
— Вот как можно отличиться! Ободрал руку — и пожалуйста.
— Угу.
— Что значит «угу»? Больше ничего сказать не можешь? Все-таки у тебя с головой не в порядке.
Вот как оно было. С этого все началось.
Поезд приближался к Киото. Миновав озеро, въехал в тоннель. Пассажиры снимали с полок багаж и готовились к выходу. Воспоминания о том, что было тридцать с лишним лет назад, оживали в душе Одзу в сопровождении горьковато-сладкой ностальгии. Он с болезненной ясностью представил невзрачное лицо Хирамэ, исходивший от него невыразимый запах, все, что хранилось в покрывшихся многолетней пылью воспоминаниях юности.
«А ведь мы тоже такими были», — думал Одзу, провожая взглядом проходивших мимо него к выходу длинноволосого юношу и девушку, судя по всему, его подружку.
Что же было дальше?
Дальше? Вроде они направились к Хирамэ.
Сойдя с электрички на остановке Нисиномиянитёмэ, они пересекли заросший сорняками пустырь. Так Одзу впервые оказался у Хирамэ дома. Он жил в одном из четырех стоявших в ряд одинаковых домов, крайнем справа. Одзу запомнил, что, когда они открыли стеклянную дверь, им навстречу поплыл слабый запах уборной. В комнате Хирамэ, куда они поднялись по темной лестнице, было метров семь. У него на столе выстроилось несколько бутылок, заполненных землей.
— В них живут муравьи. — Хирамэ осторожно, словно имел дело с ценными предметами, указал на них пальцем. В бутылках на самом деле суетливо копошились муравьи.
— Ходы роют, видишь?
— Ну и запашок здесь у тебя!
— Сестра тоже так говорит. Ругается. Я еще мышь держу, только про это никто не знает.
На первом этаже кто-то закашлялся. Наверное, сестра.
Хирамэ аккуратно вытащил из ящика стола маленькую картонную коробку. В ней в изгрызенных капустных листьях свернулся мышонок с красными глазками-бусинками.
— Его зовут принц Кари.
— Это который из приключений Данкити[14]?
— Тот самый. Его в храме Эбису продавали.
— Ты все смешал в кучу. Поэтому от тебя так пахнет.
Из-под лестницы донесся голос сестры:
— Идите за чаем.
— Не хотим. Мы сейчас пойдем в Эбису. Дай мне деньжат.
Такой ответ разозлил сестру:
— Дубина! Не смей так со мной говорить!
— Она всегда так, — пожал плечами Хирамэ. — Истеричка.
Одзу плохо помнил, что произошло тогда в Эбису. Они оставили велосипеды на необъятном пустыре и сразу услышали голоса жуликов-торговцев, предлагавших поддельную мазь. По соседству с ними под порывами ветра колыхались два-три тента, под которыми
— Как бы узнать, как зовут эту девчонку из Конан, — пробормотал Хирамэ, незаметно бросая на землю очередную шпажку от кусикацу. — Увидеться бы с ней еще разок.
У Одзу внутри шевельнулась зависть.
— Ну встретишься ты — и что?
Старичок-продавец, посыпавший мясо мукой, поднял голову и щелкнул языком:
— Я могу пропустить одну палочку, ну две, но это уже слишком. Ты уже пять штук сбросил…
Одзу помнил все до сих пор. С того дня Хирамэ взял обыкновение время от времени, когда по пути из школы домой они приближались в тряском вагоне к Асиягаве, поворачивать к Одзу рыбью физиономию и с умоляющим видом просить:
— Эй! Давай сойдем вместе?
— Завтра же контрольная. Я хочу домой поскорее.
— Это много времени не займет. Всего пять электричек. Ну хорошо, три. Если она не приедет на третьей, я сдаюсь.
— Предположим, ты ее встретил… и что дальше?
Одзу сошел с электрички вслед за растрепанным и неопрятным приятелем, всем видом показывая, что делает это против воли.
Сосновая рощица росла вдоль берега Асиягавы. По обе стороны реки тянулись владения магнатов, в которых даже посреди дня царили тишина и покой. Окружавшие их заборы отбрасывали четкие тени на выбеленный гранит, которым была вымощена дорога.
Одзу делал вид, что ему страшно неохота следовать за приятелем, но на самом деле он тоже очень хотел снова увидеть тех девчонок. Чтобы они так же поухаживали за ним, как в тот раз за Хирамэ.
Укрывшись в тени росших по берегу реки сосен, школьники в молчании стали дожидаться, когда к остановке подойдет следующая электричка…
Тряский, лязгающий всеми сочленениями вагон был выкрашен коричневой краской. Он напоминал старуху, волочившую на себе тяжелую поклажу и еще ребенка в придачу. Задыхаясь на ходу, вагон втянулся на отлогий подъем и тупым клацаньем застыл на остановке. Из вагона вышли несколько человек и разошлись в разные стороны.
— Ее нет, — моргнув несколько раз, печально пробормотал себе под нос Хирамэ.
Одзу бросил на него сердитый взгляд:
— А я тебе что говорил? Бесполезно ждать.
— Но ведь в тот раз они здесь сошли… так что, наверное, где-то здесь живут. А раз так — должны ходить по этой дороге.
На первый взгляд, Хирамэ рассуждал вполне резонно. Поэтому мальчишки, больше не говоря друг другу ни слова, стали дожидаться второй электрички. Ожидание оказалось напрасным — в этой электричке девочек тоже не оказалось, и глупый спор начался снова.
— И вовсе они здесь не живут. В тот раз могли приехать сюда по какому-нибудь делу.
— По делу? — с печальной миной возразил Хирамэ. — По какому же, интересно?
— Откуда мне знать? Может, к подружке в гости или на урок по цветам или пианино. Девчонки в таком возрасте ходят на такие уроки.
— Пианино?.. — Хирамэ уселся на землю на береговой насыпи и вздохнул. Он выговорил это слово так, словно девчонки, обучающиеся игре на пианино, стали для него подлинным символом блаженства.