Посюстороннее
Шрифт:
Потом пришли другие ребята и все говорили мне то же самое, мы пили, шутили, а в руках у меня был цветок из шариков, такой неуместный и такой обнадеживающий.
Прошло уже два года. Маме сделали операцию, пьет гормоны, все хорошо.
Юрик написал очень смешной рассказ под названием "Свитер-душитель", мы поняли намек и слегка его отмузили, а так все компания по-прежнему собирается на лавочке, пока не наступают холода и не приходится прятаться в подъезд.
Вниз-вверх
Конечно, хорошо работать по призванию.
Вот охранник Гусев, к примеру, по образованию журналист. Да-да, тот самый Гусев, который сильно заикается еще. Такой высокий мужчина, с залысинами, в очках.
С ним историй приключилась ой-ой.
Не слышали? Да ладно!
Хотя это хорошо, что не слышали: я вам расскажу так, как я сама эту историю представляю. А то неизвестно, как бы ее кто другой рассказал. Есть же люди, которым совершенно нельзя доверять истории: все переврут, а под конец еще и какую свою мораль привяжут -- хлебом не корми, а дай народ жизни поучить.
Короче, Гусев после вуза пошел работать журналистом в газету. Его там гоняли -- мама не горюй! Снег выпал: Гусев, поди узнай, что народ думает о снеге. Президента выбрали: Гусев, поди узнай, что народ думает о президенте. Конец света предсказали: Гусев, поди, узнай, что народ думает о конце свете. А народ одно твердит: летом -- жарко, зимой -- холодно, у власти жлобы, денег нет. Но Гусев был старателен, да и с людьми ладил неплохо, по крайней мере хамить ему никто не пытался, так как росту он, как вы помните, высокого, и вид у него внушительный. В общем, как-то раз послали его не народ опрашивать, а взять интервью у местной знаменитости. Отправили Гусева к самому писателю Н., который когда-то прославил наш город своим романом "Вечное падение". Роман этот писатель создал уже давно и с тех пор выступал лишь с небольшими рассказами и эссе, которые с охотой печатали журналы. Однако все знали, что Н. над чем-то работает, вот Гусеву и поручили узнать -- над чем.
Писатель жил в центре города, окна его дома выходили в тихий дворик, где деревья давали густую тень, детишки громыхали ржавыми качелями, а старушки кормили полчища бродячих котов, которыми благоухало на лестничной клетке.
Квартира писателя напоминала музей -- всякие старинные предметы вокруг, на стенах картины, фотографии девятнадцативечные, где все такие из себя дамы, а рядом кавалеры с подкрученными усами.
Говорили они недолго.
Писатель больше жаловался на здоровье да на то, что сейчас все стало каким-то другим, не таким, как раньше. Вот он пишет, пишет новую книгу и все пытается понять: какой он, сегодняшний читатель, как написать так, чтоб донести до него свою мысль?
– - Боитесь оказаться непонятым?
– - спросил Гусев.
Писатель только махнул рукой:
– - Чего уж! На понимание и не надеюсь... Боюсь умереть прежде, чем закончу...
– - А если в двух словах, то какова главная мысль вашего романа?
– - В двух словах? Жизнь бессмысленна.
– - То есть вы боитесь умереть прежде, чем закончите роман о том, что жизнь бессмысленна?
Писатель улыбнулся.
– - Все верно. Подумайте об этом на досуге.
"Выпроваживает", -- подумал Гусев и поэтому попрощался и ушел, немного обидевшись.
В дверях он бросил последний взгляд на писателя. Крепкий старикан, только ссутулился сильно да кашляет то и дело. Вон и горло шарфом замотано. Хотя шарф, может, это стильный аксессуар, кто их, писателей, разберет...
Гусев начал спускаться по лестнице, раздумывая о том, надо ли описывать ее в статье. Ничего особенного в лестнице не было, поэтому
– - Т-т-там... ч-ч-человек...в-в-в-ерх... в-в-в-низ...
– - начал он, когда дверь открылась.
Писатель тонко улыбнулся.
– - И вы? И вы видели его?
Гусев усиленно закивал.
– - Проходите.
Когда Гусев немного пришел в себя, писатель сказал:
– - Это наша местная достопримечательность. Передумавший самоубийца. Выбросился из окна, да в полете передумал.
– - Т-т-то есть к-как?
– - Да так. Летел, да передумал. Упал, конечно, разбился, а вот дух его с тех пор так и болтается тут постоянно. Как будто вечно обречен передумывать.
– - И м-м-ногие его в-в-видели?
– - Многие. Я вот не видел, хотя всю жизнь тут живу. Обидно даже. У нас уже примета сложилась: кто Передумавшего увидит, тот непременно что-то передумает делать из того, что собирался...
– - А в-второй р-р-аз...
– - Второй раз вы его не увидите... По крайней мере я ни разу не слышал, чтобы кто-то видел его дважды.
Гусев облегченно вздохнул. Пора было прощаться и уходить.
Когда он уже отошел от подъезда шагов эдак на двадцать, то вдруг услышал:
– - Постойте!
В одно из окон выглядывал человек. Ветер развевал его красный шарф.
Гусев припустил бегом.
– - Постойте, -- кричал в окно писатель, -- погодите, вы забыли свой блокнот!
Но Гусев уносил ноги подальше от проклятого дома.
Журналистику он бросил, устроился работать охранником, а о писателе, если его кто-то спрашивал, всегда отзывался так:
– - Т-т-варь лживая!
Писатель Н. по-прежнему пишет эссе и рассказы и так и не окончил свой роман. Уже никто и не верит, что закончит когда-нибудь. Да и его первый роман народ уже стал подзабывать. Ведь несусветная чушь -- "Вечное падение". Если падение вечное, то это уже никакое не падение -- а полет.
Да, по призванию я философ, а что сижу за кассой -- ну так это игра случая...
Потусторонний пендель
Приятель был у меня Паша-гей. Он рассказывал, что у него домовой был добрый, ласковый, бывает, проснется маленький Паша -- а рядом спит что-то мохнатое, теплое, вроде кошки. Паша погладит его -- а оно глазками красными блеснет и исчезнет. Паша домового не боялся, боялся только своего бати, который бил его страшно -- да не за ориентацию, тогда еще вообще ничего с этим делом в Пашиной жизни ясно не было, а за то, что бедный Паша часто по ночам писался. Как будто побоями лечат энурез! Ну да что этому бычью объяснять...