Потеря чести. Трагическая история
Шрифт:
— Только случаем, — ответил Патмосов. — Я велел своему помощнику оповестить полицию, а та — гостиницы, но это нельзя сделать так скоро. Для быстроты я просто приказал арестовать его. Там же выясним остальное, лишь бы перехватить момент!
Сани летели, как ветер.
Вот и Офицерская. В сумраке ночи вырисовалось неуклюжее здание Казанской части. Над подъездом сыскного отделения тускло горел фонарь.
— Стой! — крикнул Патмосов.
Швейцар открыл
— Кто дежурный?
— Расовский, Карл Эмильевич!
— Семен Сергеевич приехал?
— С час времени!
Патмосов и Колычев поднялись на третий этаж, быстро прошли по пустому коридору и вошли в дежурную.
У телефона стоял Пафнутьев. Дежурный чиновник поднялся навстречу.
— А, Алексей Романович! — приветствовал он Патмосова.
Колычев — отец бессильно опустился на скамейку. Патмосов поздоровался с чиновником и спросил:
— Ну, что сделали?
— Как вы приказали. Да скоро, видите ли, не сделаешь. Вот сейчас еще Семен Сергеевич с Васильевской говорить будет. И тогда все. Надо будет ждать.
В этот момент Пафнутьев взял трубку и заговорил:
— Васильевская часть? Так! Говорят из сыскного. Сейчас оповестите по всем участкам, чтобы обошли все гостиницы и, если в какую из них приехал с полчаса назад господин, блондин средних лет, хорошо одетый… Да! Немедля арестовать, обыскать и дать знать сюда! Поняли?.. Да! да! да! Немедля!
Пафнутьев повесил трубку и обернулся к Патмосову.
— Все части оповестили, а что же дальше?
— Ждать.
— А откуда они выехали? — спросил дежурный.
— Из купеческого.
— Угол Графского и Фонтанки! Так. А не спросить ли, Алексей Романович, по ближайшим гостиницам? А?
— Понятно, можно. Только в таких случаях обыкновенно, когда человек придет в себя, то оказывается уже на другом конце города. Спросите!
— Гостиница» Москва».
Телефон заработал…
Время шло томительно медленно.
Колычев — отец сначала сидел, потом вскочил и начал нетерпеливо ходить по коридору.
Патмосов сидел неподвижно, в сотый раз думая, что, не отвернись он тогда, и он поймал бы их за подменой колоды.
Вдруг зазвенел телефон, и в тишине пустых коридоров этот звонок отозвался чем-то страшным и зловещим.
Патмосов вскочил. Колычев в один миг очутился в дежурной комнате.
Дежурный снял трубку. Наступили томительные мгновения.
Он слушал и говорил:
— Так. Так. Так.
Потом повесил трубку и обратился к Патмосову:
— Полчаса тому назад в» Варшавской» гостинице застрелился господин Колычев.
— Туда! —
Патмосов едва поспел вскочить в сани.
— К Варшавскому вокзалу! В» Варшавскую» гостиницу! Гони! — закричал Колычев, и они снова помчались. Лошадь фыркала, разбрасывая пену, и казалась несущимся облаком.
— Застрелился! Застрелился! — бормотал старик, то кутаясь в шубу, то распахиваясь.
Патмосов молчал. Старик опять бормотал:
— А что же и сделать! Вдруг шулер! Директор банка! А? А растрата есть? Есть растрата?
— Надо думать, нет!
— Эх, Миша, Миша! И какая голова был! Какое сердце! Эх! — и старик весь содрогнулся.
— Подъезд направо! Стой! — сказал кучеру Патмосов и потянул его за кушак.
XVII
В гостинице уже была полиция, коридорные и швейцар были растеряны. Управляющий был бледен и чуть не плакал.
— И что это за напасть! — жаловался он. — Месяца не проходит, чтобы кто-нибудь не застрелился!
— Где, где? — страшным шепотом спрашивал Колычев, идя по коридору.
— Сюда пожалуйте!
В номере собрались пристав, околоточный и доктор. Городовой стоял у двери и отгонял любопытных, которые вышли их кухни, из соседних номеров по коридору.
— Это отец! Пусти! — приказал Патмосов городовому.
У преддиванного стола, в кресле, неуклюже перегнувшись через ручку, полулежал труп Колычева. Расстегнутая сорочка была вся смочена кровью, в свесившейся руке был зажат револьвер. Лицо его было безмятежно спокойно.
На столе лежали записная книжка, бумажник, кошелек, часы с цепочкой, два перстня и карандашом твердым почерком написанная записка:
«В бумажнике — 6 700 рублей, в кошельке — 175 руб. 60 коп. и два купона. Часы и цепочка. Кольца с изумрудом и с бриллиантом. В смерти никого не винить. Жить не мог после позора, но совесть моя чиста. Колычев, Михаил. Надеждинская, 34».
Колычев — старик подошел, всплеснул руками и простонал:
— Миша! Миша, голубчик! Что ты сделал?
Околоточный поддержал его и опустил в кресло.
XVIII
Самоубийство Колычева в свое время наделало шуму, особенно в среде игроков. Имя его было очищено от позора, но молодая жизнь погибла, и не всякий узнал истинную подкладку этого темного дела.
Свищев, Калиновский и Бадейников были высланы из Петербурга.
Патмосов был угнетен.