Потерянная виселица (= Тень убийства)

Карр Джон Диксон

Сзади в комнате скрипнула половица. Я замер на месте, прислушиваясь. Звук не повторился.

Нет, стакан не разбился, хотя звон от его падения еще стоял в ушах. Я его взял и пошел назад... Что это? Показалось, будто дверцы высокого гардероба с зеркалом, где смутно отражались освещенные молочным светом окна, медленно отворились, точно их кто-то изнутри толкнул. В зеркале под углом мелькнула слабая тень. Часы мои громко тикали в жилетном кармане под халатом. Нет, очередной обман зрения. Тень оказалась моей собственной. Когда я шевельнул рукой, державшей пистолет, то же самое сделало отражение в зеркале. Но охватившая меня в черной обманчивой пустоте паника не ослабевала. Я видел шевелившуюся в гардеробе человеческую фигуру,

знал, что надо стрелять без раздумий. (Чепуха, возьми себя в руки! Что ты будешь делать, если Джек Кетч действительно сзади схватит тебя за плечо?)

Вернувшись в большую комнату, я вздохнул с облегчением. Сводчатый потолок призрачно маячил на большой высоте, призрачные зеленые шторы закрывали таинственные альковы, но хотя бы горел благословенный свет.

Грэффин серьезно на меня взглянул, издал хриплый смешок и игриво спросил:

– Не встретили ни одного разбойника, друг мой?

Ухмылявшаяся физиономия вселяла в меня отвращение к плаксивому шантажисту, который с таким наслаждением терзал аль-Мулька, а теперь корчился от страха за свою тощую шею. Такую длинную шею, подумал я, можно стиснуть обеими руками, поставленными одна над другой. (Ох, что за мысли! Откуда?) Я поставил стакан на стол и холодно ответил:

– Нет никаких разбойников. В один момент показалось, что я заметил Джека Кетча, но ошибся.

Бутылка виски дернулась в руке, слезившиеся глаза вытаращились, потом Грэффин собрался с силами и жалобно взвыл:

– А!.. Хотите подшутить надо мной? Ха-ха-ха! Клянусь богом, неплохо! Подшутить... конечно.- Выдавил несколько кудахчущих смешков, игриво погрозил пальцем.- Не надо так шутить, друг мой. Это вредно для меня, сердце может не выдержать. Вы ведь пошутили, да?..

– Пошутил,- устало подтвердил я.

Он налил два высоких стакана почти доверху, осушил свой до дна, запрокинув голову, вытянув багровую шею; на горле рывками каталось адамово яблоко. Снова начался стук... Голова Грэффина дернулась.

– Что это?..- пробормотал он.

– Я ничего не слышу.

– Ох... Наверно, послышалось. Ладно. Хорошо.- Стакан опять запрокинулся.

Еще и еще. Пускай допивает и отключается. Я осторожно пошевелился в кресле, и Грэффин решил, будто я ухожу.

– Ох нет. Не уходите. Не надо,- взмолился он.- Слушайте, вы фортепьянную музыку любите? Я вам сыграю!

Довольный этой мыслью, встал и поплелся к роялю, с надеждой оглядываясь через плечо. Спектакль начинал меня несколько раздражать.

– Я сыграю. Что желаете? Все, что угодно. Что хотите услышать?

– На ваше усмотрение. Еще выпейте.

– Правильно! Чуточку... чуточку выпью.

Он, шатаясь, вернулся к столу, потом снова пошел к инструменту. Сел, сгорбился, какое-то время сидел неподвижно... И вот загремели аккорды.

Меня охватил восторженный трепет. Грэффин не утратил чудесного, изумительного туше, словно в этой трясущейся развалине только руки сохранили жизнь. Пальцы быстрые, уверенные, вдохновенные. Он играл Шопена с изысканным безумием и тоской обреченного. Слева от него мерцал на свету расписной саркофаг, над ним в туманную высоту тянулись зеленые занавеси. Глупо дергался лысый затылок... Он играл долго, но страсть и нежность внезапно улетучились. Грэффин словно забыл обо всем. С сопением оглянулся, уставился в пол.

Тук-тук... Тук-тук-тук...

Он поднял голову, и я громко сказал:

– Великолепно! Сыграйте еще. Сыграйте...- почти крикнул я.

Тук, тук-тук, тук...

Грэффин встал на ноги, потащился к столу. Он теперь несколько успокоился, хотя чувствовалось, что дошел до предела, как бы съеживаясь у меня на глазах.

– Мне конец,- шепнул он.- Конец. Я... больше не могу. Он строит для меня эшафот.- Последние слова я едва расслышал, а секретарь аль-Мулька уронил голову на костлявые руки и пробормотал: - Посадите меня в тюрьму.

Вы ж из полиции, посадите меня...- Неожиданно выпрямился, стукнул кулаком по столу, подняв облачко пыли.- Лучше я расскажу! Расскажу, слышите? Лучше в тюрьму пойду, чем терпеть. Он до меня не доберется. Если я расскажу, вы меня ему не отдадите, правда?

Я знал одного парня. Он вместе со мной служил, был объявлен погибшим. Я...- Из глаз его выкатились смешные крупные слезы.- Я пошел под трибунал. За трусость, за дезертирство. Вранье. Собирались меня расстрелять. Война кончилась, выкинули со службы. Приехал в Париж. Узнал парня. В компании аль-Мулька... Не было дуэли. Вообще не было никакой дуэли. Аль-Мульк застрелил де Лаватера, слышите? Он его застрелил! У меня есть доказательства!- Грэффин слабо стучал по столу кулаками, глядя на меня горящими глазами, задыхаясь от потока слов.- Подойдите поближе!- махнул он рукой, и я шагнул к столу.- Я заставил аль-Мулька платить за молчание. Потом... уже здесь... узнал, как того парня звали...- И неразборчиво забормотал.

Я не смел вымолвить слово, боясь, что натянутая до предела ниточка в его мозгу оборвется и он вновь замолчит. Даже затаил дыхание.

– Вот кто такой Джек Кетч! Я взял с него пять тысяч за доказательства... Боже! Я сошел с ума! Хотел обработать его вместе с аль -Мульком. Слышите?- Грэффин отчаянно старался говорить связно, слезившиеся глаза остекленели от усилий.

Он сделал паузу, тяжело дыша.

– Аль-Мульк не знал, кто сюда... посылает посылки. Не знал, кто такой Джек Кетч...

– Кто он?- крикнул я, схватив его за плечо.

– Пустите меня!- прохрипел Грэффин с ошеломленным видом. Тонкая ниточка оборвалась. Он потянулся за остатками виски.- О чем это я? А! Да... Джек Кетч...

Он икнул и внезапно упал на стол в бессознательном состоянии. Голова рухнула с глухим стуком, вытянутая рука сбила бутылку, разлившееся виски собралось в лужицу. Слышалось только хрюкавшее дыхание.

Бесполезно было его тормошить, поэтому я отошел, впервые ощутив стоявший в комнате холод. Оглядел высокие зеленые стены, заледеневшие безделушки, четыре бронзовых фонаря. Предостерегающий холод пробирал меня до костей в сверхъестественной тишине. Ну ладно, за дело! Помня полученные инструкции, я пошел раздвигать шторы на окнах. Снег по-прежнему шел с молчаливым упорством. В оконном стекле отражался зеленый свет лампы и лежавшая лицом вниз голова Грэффина на подложенной руке. Следил ли кто-нибудь, слышал ли кто-нибудь, как я совершаю все эти пустые последние приготовления?

– Спокойной ночи, лейтенант,- отчетливо проговорил я, хлопнул его по плечу, козырнул, ушел в тень. У дверей в коридор, который шел к холлу, остановился, тихонько подтащил стул, сел в глухом мраке спиной к запертой двери, держа в поле зрения две другие.

Я заступил в дозор. Слишком поздно пожалел, что не надел свитер или теплое пальто. В шелковом халате было адски холодно. Я устроился в максимально удобной позе и принялся ждать...

Ни звука не доносилось с Сент-Джеймс-стрит, кроме рокота одиноких, проезжавших мимо машин. Ровно тикали мои часы. Время от времени шевелился и бормотал Грэффин. Виднелась его голова, блестевшая под зеленой лампой. Пол, выложенный квадратными мраморными черно-белыми плитками. Темно-зеленый ковер. Слева от меня черный мраморный камин, четыре синие вазы, красочный "Суд над душами". Тянувшиеся ввысь полки. Золоченые шкафчики. Три окна с рамами, понемногу заносимыми снегом; в стеклах слабое отражение комнаты. Тик-тик, тик-тик - тикали мои часы. Тик-тик, тик-тик. Тьма за окнами. Пилгрим... Не спит ли Пилгрим? Знает ли, что творится в его театре марионеток? Пилгрим, Колетт Лаверн... Луч прожектора высветил ее роскошное тело. Выключаем его! Доллингс, Маунт-стрит, Шэрон... Шэрон, Средиземное море, руки Шэрон, медленный теплый сон... Сон, Макбет, готовый к убийству... Убийство... Аль-Мульк...