Потерянный дневник дона Хуана
Шрифт:
— Что с твоими руками? — спросила она.
— Я взбирался по веревке.
Мануэль, вскинув брови, недоверчиво посмотрел на меня. Он, конечно, догадался, что я лгу, но улыбнулся и сказал:
— Мне нравятся парни, которые лазают по веревкам.
Он предложил мне какое-то время пожить у них на крыше. Очень скоро я догадался: от таверны у этого заведения было одно лишь название. На самом деле Мануэль был «крестным папочкой» банды воришек, срезающих кошельки, залезающих в дома по веревкам и находящих иное достойное применение своим ловким пальцам. Это было настоящее воровское братство, и Мануэль с женой возглавляли его.
Серена прибилась к этой компании будучи проституткой,
Братство недавно лишилось одного из своих членов, которого повесили, и мне было предложено пополнить ряды. Я предпочел отказаться, несмотря на то что за последние два дня съел только кусочек недоеденной кем-то лепешки и мой желудок громко проявлял свое недовольство. Я не хотел принимать от хозяев милостыню, и потому, когда они сели ужинать, сделал вид, что не голоден.
— Полагаю, из тебя получится неплохой вор, — сказал Мануэль, когда братство рассаживалось за большим столом. — Первый экзамен ты уже выдержал. Ты передвигаешься по крыше так же бесшумно, как сова летает по ночам.
— Благодарю за честь, сеньор Мануэль, однако боюсь, я не смогу принять вашего предложения.
— Ты боишься попасться? — Он продолжал упорствовать.
Я отвел глаза. Попасться я, конечно, боялся, но это не было единственной причиной моего отказа.
— Говори, мальчик, не бойся высказать свое мнение. Нужно всегда говорить правду. Ну же, ответь мне, что мешает тебе стать членом нашей дружной семьи?
Я колебался, опасаясь обидеть хозяев, особенно в присутствии всех членов этой организации. Дюжина мужчин и полдюжины женщин уставились на меня поверх своих мисок с жарким. Женщины были красивы, но то была особая вульгарная красота, как у всех, чей заработок зависит от привлекательной внешности.
— Если присоединишься к нам, тебе не придется больше голодать, — сказал Мануэль. Видимо, мне не удалось скрыть свой голодный взгляд, как не удалось спрятать руки.
— Красть… это грешно, — выдавил я наконец и потом, заикаясь, добавил: — Так гласит одна из… одна из заповедей.
Сидевшие за столом выкатили на меня глаза и даже перестали жевать. Серена первой нарушила молчание и попыталась объяснить мне, что к чему в этом мире.
— Мораль, мой мальчик, должна быть практичной. Заповеди, о которых ты говоришь, были придуманы богатыми людьми. Взгляни, все вокруг что-нибудь крадут. Благородные господа превратили воровство в свою добродетель и грабят народ с благословения короля. Они даже не платят налогов, и простым людям приходится расплачиваться за них. — Она обняла мужа с неподдельной нежностью. — Мой дорогой Мануэль и все наше братство — мы просто… просто сборщики налогов в пользу бедных.
Братьев, сидевших вокруг стола, развеселила эта аналогия, и некоторые откликнулись эхом.
— Так и есть, все мы здесь — сборщики налогов в пользу бедноты!
— Это чистая правда, — Мануэль затянулся трубкой. — Мы и действительно делаем пожертвования сестрам, которые кормят бобовой похлебкой тех сирых и убогих, которые слишком трусливы, чтобы воровать.
— Благородные разъезжают в шикарных каретах, — продолжала Серена, глядя на свое покрытое пятнами платье.— Они презирают нас и обливают грязью из-под колес. Но мы все слеплены из одной глины, разве не так? Почему же, в таком случае, одни должны кататься в золоченых каретах, а другие — ходить
— Она тебя убедила? — спросил Мануэль.
Серена пододвинула ко мне миску с жарким. Мой желудок заурчал так громко, что это услышали все сидящие за столом, которые продолжали уплетать за обе щеки. Я принял миску и поднял ее, как бы произнося тост:
— За сборщиков налогов для бедных!
Вокруг одобрительно загудели. Я набросился на жаркое, наслаждаясь густой солоноватой подливой, обволакивающей мой язык и наполняющей желудок.
Потом я принес торжественную клятву, что даже если меня будут резать на куски, мой язык никогда не повернется назвать имена моих товарищей. Меня научили забираться по веревке, чтобы по ночам грабить богатые дома. А мое искусство передвигаться бесшумно, приобретенное в монастыре, оказалось поистине неоценимым. Работали мы поодиночке, чтобы уменьшить риск и увеличить прибыль. Каждый из нас поклялся, что все украденное становится общим достоянием братства. Перед первым ночным выходом Серена вручила мне маску. То была дорогая вещь, выполненная из черной кожи. Я бережно взял ее обеими руками, как будто принимая часть священного облачения.
— Она принадлежала одному из лучших грабителей в братстве, — сказала Серена.
— Что с ним случилось?
— Его повесили, — улыбнулась она ободряюще.
Мое сердце провалилось в пятки, но я постарался скрыть охватившую меня дрожь.
Оказавшись ночью в одном из самых богатых кварталов, я точно знал, какой дом следует выбрать. Тот, что принадлежит благородному идальго по имени дон Диего Тенорио, тому самому господину, который недавно оскорбил меня, окатив грязью из-под колес своей кареты. Забравшись внутрь, я решил, что все обитатели дома покоятся в объятиях Морфея. В гостиной наверху я как раз укладывал в мешок пару серебряных подсвечников, когда внезапно услышал скрип кровати и звук шагов. Я твердо знал, что одну из десяти заповедей, которым научили меня в монастыре, я не нарушу ни за что на свете. Даже несмотря на слова Серены насчет богатых, которые обворовывают бедных. Потом до моих ушей донеслись звуки драки, происходившей, судя по всему, в нижних покоях.
— Как ты смеешь спрашивать меня, куда я иду!
Мне ужасно захотелось взглянуть в лицо человеку, который кричал. Я прокрался вниз и спрятался за дверью спальни. Отсюда было видно, как мужчина схватил жену за волосы, и ее голова дернулась набок.
— Я скучаю по тебе, Диего… — успела прошептать женщина.
Он отпустил ее волосы и наотмашь ударил по лицу.
— У меня будет сотня любовниц, если я того захочу!
Через какое-то время он ушел, с шумом захлопнув за собою дверь. Не в силах пошевелиться, я долго наблюдал за женщиной, которая рыдала, закрыв лицо ладонями. Ненависть к дону Диего жгла мое сердце, и я поклялся отомстить. Вернувшись в гостиную, я взял оба его подсвечника и добавил к ним четыре серебряных кубка.
Эта ночь принесла мне славу одного из самых искусных воров, причем не только среди нашего братства, но и среди всех, кто промышлял подобным преступным ремеслом. В течение последующих двух лет я достиг подлинных высот в искусстве передвигаться бесшумно, что сослужило мне хорошую службу в будущем. В братстве меня нарекли «Сова», потому что никто и никогда не слышал, как я возвращаюсь ночью, я мог налететь и исчезнуть, как ночная птица, прежде чем кто-либо успевал заметить мое появление. Я всегда выбирал самые богатые дома, которые усиленно охранялись. Несмотря на жесткое правило, предписывающее делиться добычей с остальными членами братства, и пагубное пристрастие к азартным играм, мне все же удалось скопить немного денег.