Потерянный экипаж
Шрифт:
«Нет! — думал Бунцев. — Если ты настоящий писатель, ты напиши, сукин сын, как стрелковая рота десять раз на один поганый холм в атаку ходит! Напиши, как полк на бомбежку идет и половину самолетов иной раз теряет! Вот о чем напиши! Тогда от тебя польза будет! А так…»
Бунцев покосился на Кротову. Спит. Что ж, надо, конечно, ей выспаться, но, пожалуй, подниматься пора. Потолковать требуется. Не пивши, не евши далеко не уйдешь. Речку поискать, что ли? Да и в лес, к Телкину, следует поспешить. Один парень остался. Мучается, наверное. Найти его — и тишком, тишком к линии фронта. К своим. Ночными тенями проскользнуть, хоть на брюхе проползти, но выйти к своим!..
Кротову будто толкнули. Села, подобрав ноги, поправила выбившиеся из-под шлема волосы, провела по лицу ладонью.
— Который час, товарищ капитан?
— Девятнадцать двадцать, — сказал Бунцев. — Спишь ты — позавидовать можно. Какой сон видела?
— Мне сны давно не снятся, — сказала Кротова. — Может, после войны увижу. Только лучше не надо. Наверное, невеселый будет.
— Это да, — согласился Бунцев. — Сны будут без участия Чарли Чаплина… Если, конечно, доживем.
— Надо дожить, — сказала Кротова. — Вроде недолго и осталось… Пить, наверное, хотите, товарищ капитан?
— Очень, — признался Бунцев. — Из лужи бы напился.
— Если полевая лужа или лесная — можно, — сказала Кротова. — Только нам так и так, прежде чем к лесу подаваться, в деревню какую-нибудь зайти придется. Еды взять. Там и напьемся.
— Слушай, — сказал Бунцев, — слушай, Кротова! Ты об этом так легко говоришь, словно тут родню заимела… Это у тебя природное легкомыслие или благоприобретенное, а?
— Почему легкомыслие? — спросила Кротова. — Чего же здесь легкомысленного?
— Ну, конечно, ничего. Абсолютно ничего. Удивительно серьезно — припереться в неизвестную деревню, так, мол, и так, мы советские летчики, привет вам с кисточкой, дайте, мамаша, напиться, да и подзакусить заодно… Или, может, ты полагаешь, там нас ждут не дождутся и пирогов напекли?
— Нет, — сказала радистка, — я этого не думаю…
— Слава тебе господи! — сказал Бунцев. — Наконец-то я здравые речи слышу!
— Товарищ капитан…
— Ну что? — спросил Бунцев. — Чем еще осчастливишь?
— Да не осчастливлю… Вам вроде смешно и досадно, как я говорю… Но вы зря сердитесь… Меня же учили в тылу врага воевать.
— Где такая академия существует? — спросил Бунцев. — Что-то я про нее не слышал.
— Вы только не обижайтесь, товарищ капитан, хорошо? Но вы, возможно, многого не слышали… Вот, к примеру, про полковника Григорьева вы слышали что-нибудь?
— Я и генералов-то всех не знаю, столько их за войну понаделали, — сказал Бунцев. — Не хватало, чтоб я всех полковников знал!
— А вам не приходилось к партизанам летать?
— Нет. Но какое отношение к нам твой полковник имеет? К чему ты его поминаешь?
— А к тому, что училась у него, — сухо сказала Кротова, и в голосе ее Бунцев услышал обиду. — Полковник Григорьев Испанию прошел… Вы и про взрывы мин в Харькове не слышали, наверное. А этими минами Григорьев генерал-лейтенанта фон Брауна, коменданта Харькова, на тот свет отправил!.. Да что толковать, товарищ капитан! Вы любого партизана спросите — он вам скажет, кто такой полковник Григорьев и что он для нас, партизан, сделал!
— Погоди-ка, — сказал Бунцев. — Я ж не хотел ни полковника твоего, ни тебя обидеть! Верю, мужик он правильный. Но здесь же не Харьков. Не Испания здесь!.. Ты, кстати, венгерский язык знаешь?
— Нет, но…
— Вот. А твой полковник испанский наверняка знал!
— Не знал. У него переводчица была.
— Неважно. Как-то он говорить с испанцами мог. А мы как говорить с венграми будем?
— С венграми? — переспросила Кротова. — По-немецки, товарищ капитан, попробуем.
— Привет! — сказал Бунцев. — Может, по-английски?
— Зачем? — сказала Кротова. — Может, молодежь немецкий и не знает, а старики понимать должны. Ведь при австро-венгерской монархии жили.
— А ведь точно, — сказал Бунцев. — Ведь и вправду была такая монархия. Ты говоришь по-немецки?
— Как-нибудь объяснимся, — ответила Кротова. — Что ж, пойдем, товарищ капитан? Уже темно.
— А не рано? Не лучше будет попозже?
— Нет. Нам к деревне подойти надо, как огни гасить начнут.
— Зачем?
— А чтобы впереди вся ночь была. Чтобы уйти подальше смогли бы.
— И этому тебя полковник учил?
— И этому, — сказала Кротова.
Нина Малькова крепко обнимала подругу.
— Не выдумывай! Рассержусь!
— Тебе ж холодно! — дрожа всем телом и стуча зубами, проговорила Шура. — Ввв…озьми ппп…латок!
— Не выдумывай! — повторила Нина. — Я о тебя греюсь. Ты же как печка.
— Ннн… евезучая я… — дрожала Шура. — Нннадо же пппростыть…
— Ничего. Согреешься. Полегчает.
— Я и дддевчонкой всегда… пппростужалась… Мммать бранится, бббывало… Кккутала меня… А это ж… еще… хххуже…
— Ты молчи, Шурок. Молчи. Прижмись ко мне и молчи…
— Я и мммолчу… Тттолько обидно…
— Ничего. Прижмись и молчи, родная.
— Ммолчу…
Шура умолкла. Нина гладила ее по широким, костлявым плечам, сильно надавливая ладонью, словно хотела втереть в дрожащее тело подруги капельку тепла и бодрости, передать ей хоть капельку своих сил. Ох, как не вовремя, как некстати заболела Шурка! Как она теперь пойдет? Отлежаться бы ей где-нибудь!..