Потерянный рай. Эмиграция: попытка автопортрета
Шрифт:
Устраивающий всех и безусловно понятный всем мат — наряду с водкой — выполняет древнюю утопическую мечту коммунистов: стирает грани между городом и деревней, представителями умственного и физического труда и даже между мужчиной и женщиной. Короче, создает в сфере языка бесклассовое общество.
В самом деле, еще в 50-е годы широкое употребление мата было привилегией колхозного крестьянства, городского пролетариата и несовершеннолетних хулиганов. Нецензурная лексика практически исключалась в интелигентной компании, в присутствии женщины, в устах женщины. Массовое освоение новых речевых горизонтов началось в 60-е голы, когда в стране началось очень многое. Ощущение свободы никогда не бывает локальным. Нельзя писать прозу абсурда и носить при этом сапоги гармошкой, нельзя коллекционировать абстрактную живопись и стричься при этом
В изолгавшемся и обесценившем собственный язык обществе мат оказался необычайно удобен. Он сам по себе являл протест, разрушая идеологические каноны и ханжеские запреты, противопоставляя себя даже не столько безликому языковому официозу, сколько самой идее несвободы вообще.
Широкому распространению русского мата способствует его примечательная грамматика. Фонетически матерные слова характеризуются краткостью: не более двух слогов в исходной форме. Это, кстати, очень помогает усвоению мата инородцами: представим себе, что пришлось бы ругаться словом «выкарабкивающиеся»… А эти краткие, сочные сочетания звуков охотно произносят не только туркмены и латыши, но и жители стран социалистического лагеря, и вообще все иностранцы, сталкивающиеся с русским народом. К одному нашему ньюйоркскому приятелю пришел сантехник и, узнав, что клиент из России, заявил о своем знании русского языка: вначале спел довольно чисто "Легко на сердце от песни веселой", а потом разразился виртуозным, многоэтажным матом. Сантехник оказался итальянцем, пробывшим два года в русском плену. Он стоял возле унитаза, маленький и седой, подняв руку, торжественно, будто цитируя Данте, и произносил кощунственные, леденящие душу слова на нашем родном языке.
Лексическая бедность мата (всего четыре корневых основы) с избытком компенсируется гибкой морфологией и богатейшим словообразованием. Матерные слова допускают сочетание практически со всеми приставками, суффиксами и окончаниями русского языка, легко и свободно превращаются в глаголы, прилагательные, наречия. В плане синтаксиса свобода еще больше: мат может быть любым членом предложения, вступает в любую синтаксическую связь и отличается абсолютной сочетаемостью.
И, наконец, самое важное: матерные слова обладают условной универсальной номинативностью, то есть нулевой семантикой и полной амбивалентностью. В зависимости от ситуации мат может обозначать все что угодно: похвалу, осуждение, восторг, огорчение. Именно эта высочайшая бессмысленность мата в сочетании с широтой распространения делает его самой, пожалуй, яркой иллюстрацией к современной мисологии — боязни слова.
Конечно, свою первоначальную функцию номинативности мат тоже выполняет: в конце концов эти четыре слова означают мужской половой орган, женский половой орган, сексуальный акт и женщину легкого поведения. Но эта функция далеко не самая главная. Мат решает задачи многообразных нарушений речевого этикета, таким образом создавая некий квазиязык и даже надкультуру. Мат обслуживает конформистские тенденции в обществе: приехавший в колхоз интеллигент охотно матерится, приводя в изумление даже крестьян — зачем это он. Мат закрепляет на языковом уровне нонконформизм: тот же интеллигент может выражать свой социальный протест в беседе с партийным функционером именно таким способом. Мат заменяет отсутствующую мужественность, придавая оттенок суперменства похвальбе или угрозам. Мат делает взрослее юношу в компании мужчин. Мат, или намек на него, разрушает литературный стереотип: например, в любовном признании. Мат отражает общую тенденцию маскулинизации женщин не хуже брюк или профессии летчика.
Такая универсальность делает русский мат не частной проблемой языка, а равноправным языком, подобно тому, как карнавальная культура сосуществует рядом с культурой "обычной".
Все перечисленные выше функции, как и функция оскорбления, при всей своей расплывчатости имеют смысл. Но главная область использования мата смысла лишена вовсе: это компенсация речевого бессилия. Стоит прислушаться к детской речи — она состоит в основном из слов «вот», "значит", "это".
У взрослых вместо «вот» — мат. Рефлекторный, как почесывание, мат заменил собой нормативную речь благодаря своим уникальным свойствам. Если короткое, внятное слово может обозначать все что угодно и употребляться как угодно, то почему нужно прибегать к каким-то иным словам?!
Мат максимально освобожден от семантики, а значит — от идеологической нагрузки и таким образом являет собой высшую потенцию языка.
Это как бы чистое искусство, не ставящее себе никаких задач, кроме простого произнесения.
И в этом — залог его вечного и плодотворного существования. Идею мата может убить только абсолютная свобода — тогда он лишится своей питательной среды. Но такое вряд ли осуществится на нашей родине — ни хуя не выйдет.
Глава 3. ВПЕРЕД НА ЗАПАД!
Мы принадлежим к поколению транзитных пассажиров. Нам поневоле близки слова с чужими корнями — вокзал, перрон, плацкарта. И мы старательно изучаем расписание, чтобы узнать, где, наконец, закончится наш долгий и неосмысленный путь. Чтобы из пункта А попасть в пункт Б, недостаточно успеть на трамвай. Для этого необходимо измениться настолько, чтобы удивленные пассажиры перестали узнавать попутчика. Сесть, например, белым, а приехать негром. Перемещение без внутренних трансформаций — физическая абстракция. Передвигаться нужно не только с детьми и скарбом, но и телом, и душой, и привычками. Когда растеряется на долгих перегонах скарб, вырастут дети, и, наконец, поменяются тело, душа и привычки, цель алхимического перемещения будет достигнута. Один человек переместится в другого. Эмиграция закончится, начнется жизнь. Но к этому времени мы уже не сможем узнать себя на дорожных фотографиях: "Вот это — я с первой машиной. Тут мы впервые посетили Флориду. А тут наш Сэмми еще ходит в иешиву". Наверное, к тому времени мы будем дарить новичкам доллар на счастье и за это рассказывать, как начинали с нуля, зато теперь, слава Богу, все есть — и дом, и проперти, и у мальчиков свой бизнес.
Возможно, это и есть цель и замысел. Но как бы ни был сиятелен финал такого всеобщего проспорили, путь к нему куда увлекательней. Историки считают, что труднее всего приходится народам, страны которых лишены естественных границ — морей, гор, пустынь. Беспрерывное расширение России лишило ее не только природных преград, но и соседей. Там, где кончалась Россия, начиналось минное поле, колючая проволока, люди с песьими головами. Русский человек чаше всего попадал за рубеж в составе оккупационной армии — атамана Ермака, генерала Ермолова, маршала Жукова. От этой, давно укоренившейся привычки, осталось неистовое стремление к загранице. Настолько неистовое, что часто страсть соединялась с ненавистью.
Чем хуже было дома, тем слаще казался зарубеж. Из дюжины молодых людей, посланных Борисом Годуновым на Запад для учебы, вернулся только один. Первый перебежчик Андрей Курбский внушал здоровую ненависть не только Ивану Грозному, но и сегодняшним историкам. Самый русский поэт Александр Пушкин, всю жизнь мечтавший о загранице, попал туда — в соответствии с традицией — только в составе победоносной армии.
Русский патриотизм в основе своей вынужденный. Он происходит не от сравнения домашних нравов с соседскими, а от невольного признания своего — единственным. Когда человеку не оставляют выбора, ему приходится самозабвенно любить березки.
Оттого русский патриотизм непременно включает в себя географическую колоссальность. Любовь к исключительности питает его пристрастие ко всему огромному — от протяженности границ до грандиозности пороков. Более того, размеры, оправдывают пороки — есть где развернуться. Как гордо писал об этом несостоявшийся эмигрант Пушкин:
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, От финских хладных скал до пламенной Колхиды, От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая, Стальной щетиною сверкая, Не встанет русская земля?..