Потерянный рай. Эмиграция: попытка автопортрета
Шрифт:
В результате элементарный товарно-денежный обмен представлялся нелепым архаизмом, обесцененным отсутствием идеологического оттенка. Жизнь, наполненная погоней за вещами, стала разновидностью хобби — увлекательного, утомительного, всеобщего.
Труд
Труд в России не воспринимается обреченно. Адамово проклятие насчет хлеба и пота дошло к нам в несколько смягченном виде. Работа, конечно, необходимость, но должно и можно отодвинуть эту необходимость на второй план. Сместить акценты с общественного на личное. Превратить службу в филиал любви и дружбы. Нормальным местом работы считается не то, где больше платят, а то, на котором можно вязать, писать письма, играть в преферанс, домино, шахматы, волейбол, морской бой. А также выпивать, закусывать, кататься на лыжах, лодке, велосипеде. Самиздат, например, именно потому
Кроме того, в России нет огромных имущественных ножниц между представителями разных профессий. По-настоящему большие деньги достаются лишь номенклатурным чиновникам и работникам сферы обслуживания, компенсирующим шаткость своего положения отчаянным воровством. Остальное население зарабатывает примерно одни и те же деньги и разнообразит свою экономическую ситуацию лишь специфическими льготами, которые дает то или иное предприятие.
Поэтому труд в России связан с деньгами далеко не напрямую. Он обогащен многочисленными идеологическими установками, среди которых самые важные — творчество и престижность.
Иллюзия интересной работы, — один из самых мощных стимулов общественной жизни России. Профессия с красивым названием — физик, актер, художник — наполняет молодого человека нарядной мечтой. Приобщение к интеллигенции экстремальный диктат советской жизни. При этом смысл такого приобщения отнюдь не материальная выгода (скорняком быть куда прибыльной), но исключительно высокая престижность соответственного образа жизни.
Интеллигентная работа означает выход в сословие, схожее с дворянским. При этом все сословные предрассудки прошлого давно исчезли. Принципиальность, порядочность, жертвенность, чувство ответственности, ощущение вины — весь этот комплекс дореволюционного интеллигента стал малопонятным пережитком, вроде геральдики и местничества. Минимум профессиональных знаний и диплом вуза с успехом заменили дорогостоящие старинные украшения. Но гордое имя российского интеллигента все же осталось. И именно ему — скорее названию, чем сущности — мы обязаны недолгим взлетом порядочности в нашей, общественной жизни 60-х годов.
Те немногие люди в России, которые благодаря энергии или удаче добились возможности честно и плодотворно заниматься любимым делом, выглядят не только странно, но и нелояльно. Причем их нелояльность ощущается как сверху, так и снизу. Сверху — потому, что они мало заботятся о карьере. Снизу — потому, что редко пьют и не посещают кино в рабочее время. И обычно ни сверху, ни снизу в покое их не оставляют.
У нас был знакомый пушкинист — филолог старого закала, чью докторскую диссертацию зарезала аттестационная комиссия по доносу коллег. Донос не содержал, как было бы проще всего подумать, политических обвинений. Суть его была проста и даже элементарна: ученый имярек не достоин звания доктора, так как хотел споить коллег по кафедре, принеся две бутылки шампанского, чтобы отметить ими защиту.
Человек, работающий серьезно, вызывает горькую неприязнь сотрудников не из зависти. И уж конечно не потому, что будит совесть. Он злостно нарушает правила игры, изложенные в знаменитом анекдоте: мы думаем, что они нам платят, а они думают, что мы работаем.
Поэтому труд, особенно носящий название интеллигентного, создает огромную армию идейных борцов за свое свободное время. Если верить доктрине Маркса, согласно которой уровень развития общества определяется количеством досуга, то советское общество несомненно самое передовое в мире. И этот непреложный факт оказывает постоянное мировоззренческое воздействие на жизнь человека.
Бремя труда гораздо легче в России, чем на Западе. Не вознаграждается усердие, но и не наказывается праздность. Лень как питательная, среда порождает плодотворные формы безделья. Теплые товарищеские отношения, коллегиальная спайка, трепетная солидарность — вот, что противопоставляет советский человек государству. Ему незачем активно бороться за свои права, потому что он гораздо успешнее борется за них пассивно.
Если конструктор вместо чертежей растит на своем окне помидоры, если бухгалтер вместо отчетов сочиняет коллегам поздравительные стихи, если специалист по таинственной технике безопасности разучивает по средам и пятницам модный танец «липси» и если все они отмечают Восьмое марта так, что учереждения выключаются из жизни на три дня до и на три дня после праздника, то никаким анархистам и не снилась более победоносная тактика тотальной войны народа со своим государством. При этом народ вооружен здоровой идеологической концепцией, которая включает в себя закрепленные в конституции права на такой труд, на такой досуг и на такую свободу. Государство же борется с народом при помощи тяжело бессмыссленных квазиидеологических протезов, к которым относятся моральный кодекс строителя коммунизма и лозунг "Труд — дело чести".
И все же формы принуждения стесняют натуру советского человека своими бессмысленными ограничениями. Необходимость регулярно приходить на службу, требование отчета о непроделанной работе, обременительная симуляция кипучей деятельности — все это как эзопова словесность, выработало сложные социальные институты, специфические общественные связи и простое житейское хитроумие. Инженер, проведший все утро на двухсерийном кинофильме, не соврет начальнику про головную боль. Он расскажет долгую и запутанную историю о домоуправе, которому помогал крыть толем крышу сарая в надежде получить под этой крышей место для своего мопеда. Таким образом, он не только проведет в беседе вторую половину рабочего дня, но и сэкономит головную боль на следующий понедельник.
Однако, как ни распространены подобные формы укрытия человека от труда, все они чреваты определенными последствиями. Достигнув заветной синекуры, человек вынужден за нее держаться. В его жизнь приходит страх за свое место, с такой любовью устроенное и насиженное. Сколько нужно было походов за грибами, совместных посещений бань, именин и шахматных турниров, чтобы сплотился коллектив, вырос и возмужал прирученный начальник, чтобы выработался стройный кодекс безделья! Потерять же все это можно в один миг, противопоставив себя обществу. Для этого достаточно подписать письмо протеста, дать почитать «Чонкина», прийти на проводы к уезжающему в Израиль приятелю.
И вот человек, освобожденный от гнетущего труда, превращается в раба своего сладкого безделья. Одна свобода оказывается ценой другой. Но ценой неэквивалентной. Право на смелый поступок осуществляется практически однажды. И за него надо расплачиваться чуть ли не всю жизнь. Естественно, что желающих рисковать немного.
Но для человека, стоящего перед выбором, есть щель между рабством труда и позором трусости. Это разветвленный, разнообразный и многочисленный люмпен-пролетариат. Сословная лестница советского общества начинается где-то с колхозника и заканчивается в кулуарах партийного аппарата. За ее пределами — огромная толпа людей, ни к какой работе не предназначенных. Для таких деклассированных элементов — горьковской "золотой роты" — существует социально-профессиональное дно. Их деятельность может обозначаться как угодно, но суть ее определяет крайне малооплачиваемое санкционированное безделье. Это истопники, окномои, пожарные, сторожа, грузчики, могильщики и сотни других, на первый взгляд, нужных и полезных специалистов. Действительно, часть их трудится исправно, найдя дополнительный приработок к минимальной зарплате. Но остальные, остальные наслаждаются абсолютным отсутствием обязанностей в сочетании с полной безопасностью. Выгнать их некуда, потому что ниже места в обществе просто нет. Только такая работа обеспечивает полное выражение нонконформизма в советских условиях. Человек, отказавшийся от карьеры, престижности, мало-мальски приличной зарплаты, предрасположен к диогеновскому восприятию мира. Это идеальные условия для расцвета философии, религии и, конечно, алкоголизма. В России эти вещи тесно связаны.
Истинный идеализм всегда мало оплачивается. Ему не нужны премиальные, кожаная мебель и ратиновое пальто. Зато ему необходимо свободное время. Чего-чего, а этого российскому люмпену хватает. При желании он может ходить на работу только за крохотной зарплатой.
Есть среди них, конечно, и люди корысти. Но даже их материальный интерес всегда соответствует сюрреальной обстановке. Например, человек идет в могильщики, чтобы из украденного там дефицитного гранита высекать нонконформистские скульптуры. Или устраивается инспектором горгаза с тем, чтобы без помех скупать антиквариат в квартирах дореволюционных старушек. Люди попроще нанимаются грузчиками в водочный магазин, чтобы насладиться властью человека, располагающего спиртным между закрытием и открытием винного отдела, Но чистая идея люмпена, как и чистое искусство, не терпит суеты. Идея эта в том, чтобы найти маленький закуток, в котором государству до тебя уже дела нет. В таком закутке царит максимальная свобода — от газет, начальника, денег.