Потерянный рай
Шрифт:
– Тот, кому?.. – повторила она, подбадривая меня, как говорят с дурачками.
Я перевел дыхание и выпалил:
– Я Ноам, сын Панноама, вождя нашей деревни.
Ее лицо просияло.
– Ноам! Какая приятная встреча!
Мигом переменившись ко мне, она казалась очарованной и, запросто просунув ладонь мне под локоть, оперлась на мою руку. Мы пошли в деревню.
– Как удачно, что мы поселимся у вас! В других деревнях просто ужас! Голодуха, все какие-то жалкие уроды и калеки. Мне не пришлось уговаривать папу; он обычно такой нерешительный, а тут был совершенно
Она мило болтала за двоих, ее речь пенилась, искрилась и переливалась, как песенка соловья.
Я молчал, настолько ее первые слова выбили меня из колеи. Неужели она помнит не меня, а только сына вождя? Никогда прежде мое положение не казалось мне столь завидным, ведь теперь оно позволило мне завладеть вниманием Нуры, завоевать ее уважение, пройтись с ней под руку. Наш контакт волновал меня до дрожи, особенно когда ее пальчики едва касались моей руки.
Я соглашался с каждым ее словом. Я снова совершенно одурел, но на сей раз был счастливым дураком. Мало того, идя по собственной деревне, я чувствовал себя польщенным, потому что прогуливался с ней под руку. Богиня извлекла меня из болота и возвела рядом с собой на пьедестал. Нура умела делать такие перестановки.
– Какая у тебя нежная кожа!.. – воскликнула она.
Остановившись, она залюбовалась моими лиловеющими под кожей сильными венами, змеившимися на запястье. Она проследила пальчиком одну из них. Я вздрогнул. Нура вводила меня в ступор; до сих пор ни одна женщина не вела себя так со мной: я превратился в ломоть желанной плоти.
Видя мое замешательство, она выждала несколько мгновений, затем как ни в чем не бывало продолжила путь. Когда мы шли мимо горшечника, я уже не прислушивался к ее щебету, а пытался успокоить себя, делая глубокие вдохи и выдохи.
Я привел ее к новому дому, который подготовил для них мой отец. Ее восхищала каждая деталь: добротная каменная кладка фундамента, потолок, сплетенный из ивовых прутьев, служившие чердаком полати, хитроумная саманная обмазка, которая выглядела очень эффектно, хотя это была всего лишь смесь глины, соломы, конского волоса и шерсти.
Когда подошел Тибор с котомками, в сопровождении мула, едва не валившегося с ног под грузом поклажи, Нура по-хозяйски воскликнула:
– Ой, папочка, давай я тебе помогу!
Жестом, не допускающим возражений, она велела мне перехватить у ее отца две котомки, а сама взяла у него из рук дорожную флягу.
– Вот так-то лучше…
В темном широком плаще с множеством карманов Тибор казался коренастым, а на самом деле был худощав и поджар. Чернобородый и черноволосый, с проседью; высокий лоб венчал изможденное лицо с тонким костлявым носом, а под серыми внимательными глазами проступали круги. Его большие руки с длинными пальцами и аккуратными ногтями приковывали внимание и тоже казались умными.
Как и его дочь, он был полон противоречий: оживленный и измученный, увлеченный и рассеянный, заинтересованный и пресыщенный. Но в отличие от Нуры преобладала в нем угрюмая тоска по прошлому. Часть его сознания жила в этом прошлом, пережевывала утрату; его взор то и дело застывал
Я думал, что в многочисленных тюках находились инструменты, необходимые Тибору для врачевания; но оказалось, что все его добро, спасенное после оползня, занимало единственный мешок, остальные же котомки были набиты платьями, платками, башмаками.
– Ваша одежда уцелела?! – простодушно воскликнул я.
– Нет, – отвечал Тибор, – мы потеряли все. Эти обновки я купил для Нуры, пока мы бродяжничали.
Я не мог скрыть удивления. Тибор потупился. Моя привилегированная Мама на всякое время года и на разные случаи располагала всего пятью нарядами, ни больше ни меньше. Казалось, Тибор не только утолял прихоти своей дочери, но и потворствовал им. Может, она отвлекала его от печальных мыслей?
Он выудил из кармана кусок антрацита, подошел к дому, оглядел стену, ощупал ее, выковырял из нее кремневым резцом камень и воткнул антрацит в дыру.
– Зачем это?
– Я вставляю громовую стрелу.
– Что?
– Громовую стрелу. Громовая стрела приняла удар молнии и обрела мощь. В ней пребывают Духи. Она согревает и защищает, как огонь. Скажем, если у тебя болят почки, ты прикладываешь ее внизу спины, и боль стихает. А в стену я ее воткнул, чтобы она охраняла дом.
– Откуда ты знаешь, что в нее ударила молния?
– Я подобрал ее поутру у основания скалистого пика, который за ночь раздробила молния.
Отныне по отцовскому распоряжению я ежедневно навещал их, дабы убедиться, что они ни в чем не нуждаются.
Нура что ни день оказывалась в новом расположении духа, да и оно подчас успевало при мне поменяться. Переступая порог, я никогда не знал, что меня ждет. То она подбегала ко мне с лучезарной улыбкой и увлекала на прогулку; то представала уютной домоседкой и предлагала отведать ее стряпни, даже закармливала меня до отвала; то встречала меня недовольной гримасой, означавшей, что я ей докучаю; а случалось, не подымала головы и сидела недвижно, погруженная в свои глубины.
Она то и дело меняла наряды из тонкого крапивного полотна, иногда беленого, иногда крашеного, – крапивное полотно оказалось нежнее, мягче конопляного, вдобавок Нура украшала его вышивкой, цветными камушками и ракушками, и я очень скоро понял, что должен не только замечать эти перемены, но и говорить о них. Она ликовала, слушая мои комментарии, всегда льстивые, потом вздыхала и с жалостью произносила:
– Мой бедный Ноам, ты ничего в этом не смыслишь.
Я оглядывался на Тибора, ища поддержки. Нура добавляла:
– Он тоже ничего в этом не смыслит. Мужчины ничего в этом не смыслят!
Она смеялась. Однажды я спросил ее:
– А женщины?
– И женщины тоже. Разве ты видел со вкусом одетых женщин в вашей деревне? Конечно, я не говорю о твоей матери.
И снова рассмеялась. Я нахмурился:
– Нура, объясни мне: если ты наряжаешься ни для мужчин, ни для женщин, то для кого?