Потерянный взвод
Шрифт:
– Каски подставляй, каски быстрей!
Люди ложились на спины, ловили ртами воду, размазывали ее по лицам. Вдруг вспыхнула молния, и за ней прокатился широкий, раскатистый удар грома. Ухо, привыкшее к грохоту артиллерии и иным разрывающим звукам войны, тотчас радостно и благоговейно восприняло этот феномен природы. «Совсем российский гром», – подумал Шевченко. Он тоже снял каску, дождь вымочил его до нитки, голова стала прилизанной и блестящей. Он посмотрел на отражение в маленькой лужице, скопившейся в камне. На него глянуло лицо командира разведчиков: безумные расширенные глаза, черная щетина, впалые скулы над усами. «Как мы похожи, капитан афганской войны…»
– Козлов! – позвал Шевченко. Голос утонул в густом шуме дождя. – Козлов!
Сержант вырос из дождевой стены внезапно, застыл по-обезьяньи, низко опустив руки.
– Обойди всех! Доложишь мне, какие потери. Вперед!
Козлов с готовностью исчез. Через некоторое время он вернулся. Мокрая куртка рельефно облепила его крепкий торс, чуб свис до самой переносицы. Бархатным голосом он доложил:
– Еще пять убитых, – он перечислил фамилии, – и девять раненых.
– Раненых закрыли от дождя?
– Ага…
Он фыркнул – дождевая вода попала в рот. А Шевченко поднялся, аккуратно прислонил автомат к камню.
– Козлов, знаешь, что такое благородство? – Ротный повернулся к сержанту.
– Какое может быть благородство, – Козлов хмыкнул, – здесь, в Афгане?
– Я не удивлюсь, если у тебя вырастут клыки. Ты уже не человек, – спокойно и тихо сказал Шевченко.
– Ну, да, конечно…
– Ты кровавый щенок, Козлов… На войне тоже надо быть человеком…
Шевченко ухватил сержанта за рукав повыше локтя, он бросал слова, тяжелые, будто ошметки лавы, лицо его кривилось, Козлов оторопело внимал ему. Худая мыслишка пришла и тут же ушла: «Нехорошо стоит ротный, перехватить его руку – бросок через бедро…»
– Разве здесь жизнь чего-то стоит? – Козлов пристально посмотрел на ротного. С носа у сержанта капала вода. – Ваша? Или прапорщика, в которого вы стреляли?
– Ты видел? – безразлично спросил Шевченко.
– Я стрелял вторым…
– Скажи, Козлов, только честно… Почему разбился Трушин? Теперь я уверен, что было все не так.
Козлов наклонился, поднял каску, отпил из нее собравшиеся дождевые капли.
– Мы пошли в пещеру, – глухим голосом заговорил Козлов. – И по пути сцепились. Трушин сказал, что я – ваш холуй. Мы сцепились и стали бороться. А рядом, совсем вот-вот – обрыв. И я понял: или он, или я.
– А потом сбросил вниз его автомат?
– Да…
– Он упал слишком далеко от тела.
– Я не хотел, чтобы его ударило автоматом. Я не хотел его убивать, хотя страшно ненавидел за Татарникова.
– Прокуроры сюда не ходят. А Господь Бог, может, и простит…
Сверху зашуршал щебень, хромая, спустился Шарипов.
– Товарищ капитан, а правда, что вы от нас уходите?
Шевченко провел рукой по мокрому лицу, вытер капли с усов.
– Ты скажи, Шарипов, почему вы вовремя не развернулись?
Шарипов переменился в лице, пожал плечами. Потом сосредоточенно стал рыться в карманах, достал пачку, завернутую в целлофан, вытащил полувыпотрошенную сигарету, целлофан спрятал, а пачку выбросил.
– Последняя? – спросил Шевченко.
– Последняя… Спичка нет у вас?
Шевченко щелкнул зажигалкой. Солдат затянулся, пряча сигарету от дождя в кулаке.
– Он не любил, когда ему советоваль, – сказал Шарипов. – Всегда: «я приказываю», «я знаю»…
– И вы решили отомстить! – Шевченко от бессилия заскрежетал зубами.
– Нет. Никто ничего не мог делать. Он нас не слушаль. А солдат тоже человек, – продолжал медленно и печально Шарипов. – Его тоже уважать надо…
– Я что ли вас не уважаю, говори прямо! – перебил Шевченко.
– Разве так сказаль, товарищ капитан? Нет. Я скажу, чтоб вы знали. Как Эрешев и Атаев погибли. То не мина была. Они сами гранату взорвали.
– Ты что говоришь такое? – рассерженно отреагировал Шевченко.
– Эрешев говориль, в нашем народе мужчина не может быть трус. Мне теперь нельзя жить. Так сказаль. Я говорю ему: «Кокун дурак, что из-за него хочешь делать?» Он рукой махнул и ушел. Я думал, ничего, просто он очень сейчас злей. А тут взрыв.
Он замолчал, спохватился, глянул на окурок и виновато протянул Шевченко. Ротный молча взял, затянулся, обжигая пальцы, но не чувствуя боли. «Они пришли ко мне, а я погубил их». И Шевченко обнаженно осознал истину: солдат лишен всего. Это состояние отверженности в Афганистане доведено до абсолюта. Дом далеко, имущество – казенное, да и самим собой не распоряжаешься. Единственное, что остается, что возвышается и приобретает единую и главную ценность, – это честь. Больше солдату ничего не оставили.
«Кровь смывают не кровью, а водой», – вспомнил он.
– Товарищ капитан, – попросил Шарипов. – Не уходите от нас.
Шевченко вздохнул и покачал головой.
Он внимательно посмотрел на своих промокших до последней нитки ребят: у Козлова на скулах топорщилась щетина, заострился приплюснутый нос, Шарипов тоже в черной щетине, почти до самых глаз, ввалившихся, покрасневших. Оба сникшие, будто враз на десяток лет постаревшие.
…Страшно было подумать, что в этот день, первого июня, государственные мужи с пафосом и державным величием вещали о детях. О детях, для которых социализм сделал все для их счастья. Дяди в удобных свежих костюмах сидели в просторных кабинетах, торжественно витийствовали от имени страны и недрогнувшей рукой вымарывали из нашей жизни и из нашей истории правду о судьбе ребят целого поколения – живых и мертвых, раненых и искалеченных… Ведь счастливое детство не должно омрачаться. Как и вся наша жизнь. Дяди в удобных костюмах любили детей и порой украдкой смахивали слезу умиления от проделки проказника-внучонка… Те же, кто учились пока в школе, не общались с добрыми дядями, заканчивали обыкновенно девятый или десятый класс, не знали, что через год или два своими испепеленными жизнями пополнят самый длинный и самый кровавый список жертв – жертв Афгана трех последующих лет: 1983-го, 1984-го, 1985-го…
А июньский дождь продолжал посыпать капелью людей, горы, скудную, жесткую, как проволока, растительность, которая и жила только за счет этих редких подарков природы.
Это был тот самый дождь, в конце операции, который спас немало жизней и с той, и с другой стороны, который остудил камни, напоил раненых, страждущих и – на короткое время – пригасил бои в Ущелье.
– Товарищ капитан! – появился рыжий Ряшин. – Лейтенант Лапкин, кажется, умирает. Вас зовет.
Последние слова утонули в звуках грома. Шевченко вскочил и побежал за Ряшиным.