Потерявшая сердце
Шрифт:
Она бы говорила и дальше, но вдруг увидела, что Глеб в страхе съежился, сразу сделавшись меньше ростом. Карлица обернулась. В проеме двери стоял князь Илья Романович, облаченный в черный бархатный халат. Он зловеще взирал на происходящее, словно ворон, узревший вдруг беззаботно прыгающих синичек.
— Почему мне никто не желает «доброго утра»? — раздраженно обратился он к присутствующим.
— Доброе утро, папенька, — первым отозвался Борис. Ровными шажками заводной куклы он подошел к отцу и поцеловал ему
— Доброе утро, батюшка, — как всегда по-старинке, приветствовала его шутиха. При этом она не двинулась с места, и в голосе ее прозвучали холодные и даже пренебрежительные нотки.
Старый Архип хлопнулся перед барином на колени и плаксиво заныл:
— Прости, батюшка, за вчерашнее! Не ожидал я, что вернетесь так скоро…
— Ну-ну, встань с колен-то, — неожиданно ласково ответил князь. — Попал под горячую руку, не серчай… И ты меня прости, Борисушка, — он поцеловал в лоб старшего сына. — Отец твой бывает излишне крут… Ну, да отцу ведь можно и простить это. Ведь у него о тебе сердце болит.
Князя будто подменили. Таким добрым и разговорчивым, как в это утро, домочадцы его не видали, пожалуй, с тех пор, когда Наталья Харитоновна была еще здорова.
— И ты, Евлампия, меня не сильно ругай, — продолжал виниться князь. — Видишь, сам каюсь, публично.
— Ты, батюшка, никак, выпил натощак, с утра? — не узнавала его шутиха.
— Не пил и не собираюсь. Я только решительно желаю мира и согласия в своей семье! — заявил Илья Романович.
— К чему бы это? — недоумевала Евлампия.
Князь тем временем присел на кровать Глеба и, вынув из кармана халата большую конфету, протянул ее сыну.
— На, Глебушка, скушай, — ласково предложил он, — и больше не серчай на отца. Забудем былое, начнем все сызнова.
Глеб, однако, не торопился брать конфету из рук отца. Он по-прежнему глядел на него волком.
— Возьми, раз батюшка угощает, — подыграла князю нянька. Сердце ее в этот миг готово было выпрыгнуть из груди от счастья. Наконец-то отец подобрел к младшему сыну, нашел и для него ласковое слово.
— Ну, право, братец, не упрямься. — Борисушка подошел вплотную к брату и, подбадривая, похлопал его по плечу. — Конфекта, должно быть, вкусная. А не то я сам ее съем…
Он ловким движением выхватил из рук отца конфету и стал ее разворачивать, очевидно, желая подразнить Глеба.
— Не смей!!! — вдруг не своим голосом заорал Илья Романович. Он ударил Бориса по руке. Конфета упала на пол, и князь, вскочив на ноги, поспешно раздавил ее каблуком.
Все оцепенели. Борисушка, придя в себя, готов был уже разреветься, но отец, тяжело дыша, произнес:
— Пойдем, я дам тебе другую… Никогда не бери чужого… Я видеть этого не желаю…
Лицо его было налито кровью, в глазах стоял неподдельный ужас. Он сгреб Бориса на руки и вынес его из комнаты.
Евлампия пребывала
Тем временем простодушный Архип, бурча что-то себе под нос, хотел убрать с помощью веника и совка раздавленную конфету, но Глеб закричал, подражая отцу:
— Не смей!!!
Мальчик опрометью спрыгнул с кровати, выхватил из рук слуги совок и сам соскреб с пола конфету. Понюхав ее, Глебушка усмехнулся и сказал остолбеневшей Евлампии:
— Папенька не оригинален. Это «лекарство» он мне уже давал…
Нянька выдавила хриплый звук. Глеб удовлетворенно кивнул, будто услышал именно тот ответ, которого ожидал.
Глава третья
Надежды и сомнения торговки табаком. — Несколько встреч в пути. — Раскольник в императорском парке
Сестра застала Афанасия в гостиной за шокирующим занятием. Он снимал со стены иконы, которые утром по ее приказу вывесила напоказ девка Хавронья.
— Что ты делаешь, братец? — картинно изобразила ужас Зинаида.
— Ты сама не понимаешь? Живешь, можно сказать, у царя под носом, и вдруг на тебе — развесила дедовские иконы! Нельзя быть такой распустехой, сестрица, — выговаривал ей Афанасий. — Не ровен час, прознает квартальный и отправит тебя по этапу в Сибирь. Вспомни, как родители наши утаивали веру, дедовские иконы держали под занавесками…
Зинаида не стала объяснять ему, что местный квартальный надзиратель никого не отправляет в Сибирь за иконы, а только берет взятки, и что нынче в России вольно живется всяким религиям, даже на раскольников смотрят сквозь пальцы. Она решила, что рвение брата ей на руку, и сама снесла иконы в чулан.
— Что думаешь делать дальше? — спросила она, вернувшись. — Долго хорониться у меня не сможешь, народ здешний любопытен, все выведает.
— Да, место многолюдное, — согласился он. — Вот пристрою Елену Денисовну, а потом ворочусь в леса.
— Как же ты ее пристроишь? — не могла взять в толк Зинаида.
— Ей только надо попасть к матушке-императрице, рассказать про дядюшку-злодея, а уж та сама решит, как дальше быть.
— Ну а ты тут каким боком? — усмехнулась Зинаида. — Аль при дворе мечтаешь устроиться? Места там хлебные да непыльные…
— Сам пока не знаю, — пожал плечами Афанасий, — там видно будет. На что-нибудь да сгожусь Елене Денисовне. Я спас ее от французов, спас от разбойников, спасу и от дядюшки-кровопийцы. Она мне теперь названая сестра, и помочь ей — мой первейший долг. — Он сгорбился, словно взвалил себе на спину тяжкую ношу.