Потерявшая сердце
Шрифт:
— Не догонишь! Ни за что не догонишь! — кричал Глеб.
— А вот возьму и догоню вас, барин! — задорно отвечала востроносая девчонка. Она была старше Глеба, но не ловчее — растоптанные валенки огромного размера, явно материны, мешали ей гоняться за мальчиком.
Старый слуга Архип, сидевший на ступенях крыльца, мастерил бумажный корабль и весело приговаривал:
— Куда тебе, Фёклуша, угнаться за молодым барином! Он, почитай, у нас лучший бегун. Быстрее его нету.
Вдруг Глеб резко остановился, неожиданно наткнувшись на взбешенный взгляд отца. Илья Романович смотрел на сына из оконца въезжающего во двор дормеза, его бледное лицо было искажено яростью. У мальчика внутри
— Что ты наделала, дура! — заорал вне себя Глеб. С его одежды ручьями лилась вода, лицо оказалось перепачкано в грязи. Девочка усердно зашмыгала носом, готовясь зареветь. Подоспевший на помощь Архип суетился возле маленького барина, пугливо оглядываясь на дормез:
— А вот мы умоемся, переоденемся в сухонькое, и снова можно играть, вся недолга.
Он взял Глеба за руку и повел его к крыльцу.
— Стой! — раздался у него за спиной голос князя. Илья Романович, ступая прямо в лужи, направлялся к слуге. За ним вприпрыжку бежал Борис, донельзя довольный тем, что мучительная езда по раскисшим дорогам осталась позади. — Разве так положено рабу встречать барина, старая скотина?!
Он размахнулся и изо всей силы полоснул Архипа кнутом по голове. Фёкла с визгом бросилась наутек. Глеб задрожал всем телом, сжав маленькие кулачки. Его побледневшее лицо передергивал тик, глаза метали молнии. Он напоминал в этот миг дикого звереныша, который вот-вот изловчится и вцепится когтями в своего врага.
— Что ты вылупился на меня? — процедил сквозь зубы князь и уже занес кнут, чтобы ударить сына, но на локте у него повис Борисушка.
— Не надо, папенька, — заскулил он, — не бейте Глебушку! Уж лучше меня!
— Тьфу, заступник! — сплюнул князь и смахнул с руки Борисушку так резко, что тот едва не упал ничком в лужу. Ему вслед полетел кнут. Разъяренный Илья Романович ушел в дом.
Перво-наперво он отыскал Евлампию в комнате гостевого флигеля и без предисловий набросился на няньку:
— Зачем выпустила Глеба во двор? Он промок до нитки. Немедленно пошли за врачом!
Карлица, ошеломленная внезапным явлением князя, метнулась из флигеля во двор, крикнув на ходу слуге:
— Живо за доктором!
Но Глеба во дворе уже не было, он убежал в свои комнаты, размазывая слезы по грязному лицу. Старый Архип, едва поспевая за ним, бранил свои больные ноги, а упавший духом Борисушка плелся сзади. На его заступничество брат ответил едко, без тени благодарности: «Впредь не лезь, куда не понимаешь, и не смей заступаться, хоть бы он забил меня до смерти!» Совсем не так Борис представлял возвращение домой. Ведь он сдержал свое обещание, с помощью тысячи хитростей сделал для брата дубликат ключа от библиотеки, но это не смягчило Глеба. Он по-прежнему ненавидит его.
Тем же вечером у Глебушки поднялся жар. Доктор приезжал дважды. Мальчик не хотел никого видеть и снова замолчал. На вопросы Евлампии и старого Архипа он не отвечал и даже не оборачивался, будто оглох и онемел в одночасье.
Илья Романович принял доктора Штайнвальда в кабинете, изобразив на лице крайнюю озабоченность.
— Никаких признаков инфлюэнции я не нахожу, — осторожно начал немец. — Возможно, мальчик переволновался и горячка его вызвана нервами.
— Да, он, знаете ли, очень-очень нервный ребенок, — подтвердил князь и поспешил заверить: — Для его выздоровления я ничего не пожалею, не поскуплюсь на самые дорогие лекарства.
— Мальчику прежде всего нужен покой и свежий воздух, — покачал головой Штайнвальд.
— И больше
— Больше ничего.
— Вы не выпишете ему лекарство? — удивился Белозерский.
— Никаких лекарств, — твердо заявил доктор и повторил: — Только покой и свежий воздух.
— Но ведь у него горячка! Вы сами только что сказали…
— К утру должно все пройти. Лучшее лекарство — крепкий сон.
После ухода доктора Илья Романович некоторое время пребывал в раздумье, а потом встал, задернул на окнах шторы и запер дверь кабинета. Достал из ящика письменного стола ключ и открыл им сейф, вмурованный в стену. В сейфе хранились ценные бумаги, и между ними стояла старая громоздкая шкатулка. Эту малоизящную вещицу он и выудил на свет божий. Шкатулка отпиралась особым ключиком, хранившимся в ладанке с портретом покойной Натальи Харитоновны. Илья Романович мельком взглянул на портрет жены и торопливо отпер шкатулку. В ней, в деревянных ячейках, размещались пузырьки со снадобьями и пакетики с порошками. Взяв один из пузырьков, князь запер шкатулку и со всеми предосторожностями возвратил ее на прежнее место.
Евлампия, узнав от старого слуги о безобразной сцене, разыгравшейся во дворе, была вне себя от гнева. Она хотела тотчас объясниться с князем, но критическое состояние детей удерживало ее при них. Борисушка уже несколько часов плакал и никак не мог остановиться. Глеб ушел в себя точно так же, как в день похорон матери, и нянька знала наперед, что никакие врачи ему не помогут. Тогда он почти два года не разговаривал… Неужели все начнется сызнова?
— Может, тебе принести какую-нибудь книжицу? — хваталась она за спасительную соломинку, но мальчик оставался нем и смотрел в потолок потускневшим, ничего не выражающим взглядом. Если бы не испарина, выступившая на его лбу, и не бледный румянец на щеках, можно было бы подумать, что малыш уже отдал Богу душу. Евлампия в отчаянии искусала губы до крови. И ведь как она была спокойна в последнее время насчет Глеба! Как радовалась, глядя на выздоровевшего мальчика, гонявшего по лужам с дворовыми ребятишками! И вот — на тебе! Стоило князю вернуться домой, как малыш снова слег, да как опасно! Слыханное ли дело — отец с сыном просто ненавидят друг друга!
Чем больше она размышляла, тем тягостнее становилось на сердце. Нянька пыталась вспомнить, когда началась эта противоестественная вражда и что послужило ее причиной? Ей вспоминалось время незадолго до смерти Наталички, последние дни ее страшной болезни. Тогда же заболел и Глеб, все думали, что мальчик умрет вслед за матерью. Доктора уверяли князя, что если Глеб и поправится, то останется слабоумным, недоразвитым и немым. Князь всегда с презрением относился к сирым и убогим… «Но ведь мальчик поправился, оказался таким умненьким, говорит, читает книги, — недоумевала нянька. — Что же ему еще нужно, бессердечному лешему? Видать, не в этом дело…»
Глебушка тем временем незаметно сомкнул веки, свернулся калачиком и подложил под щеку ладошку. «Может быть, все еще и образуется, — думала Евлампия, глядя на умильно детскую позу этого так рано повзрослевшего ребенка. — Даст Бог, малыш опять поправится…»
Она взяла со стола свечу и направилась в комнату старшего брата. Борисушка в конце концов успокоился и даже принялся дописывать пьесу, начатую в Липецке, но уснул прямо за столом с пером в руке. Евлампия раздела сочинителя и уложила в постель. Уходя, она накрыла темным платком клетку с попугаем. Мефоша имел обыкновение будить мальчика на рассвете, методично выкрикивая весь свой запас ругательных французских слов, которых знал не меньше, чем иной наполеоновский капрал.