Потешная ракета
Шрифт:
Провожатый, удивленный писклявым голосом монаха, снова бросил незаметный взгляд на лицо его и, смекнув в чем дело, посочувствовал нелегкому кресту отрока быть чужим и среди мужей, и среди жен. «Вот бедолага-то несчастный. Сам мужик, а обличье бабье. Только в монахи и остается идти». И старичок еще более усердно, дабы не выдать поведением своих мыслей и тем не добавить монашкуу страданий, продолжил свой экскурсиус.
– Подойдем-ка, милый монах, поближе к воротам, станем здесь, чтоб ясно виден был нам образ Спасителя.
«Какой же чудный старичок, – с нежностью подумала Феодосия. – Взялся рассказать мне об Кремле… Все-таки прелепые и прерадушные люди московиты!»
– Ей, – согласилась она и прошла за своим неожиданным провожатым.
– Под образом можем видеть роспись на латинском языке. Силен ты в латинском?
– Не много, но силен, – заскромничала Феодосия.
– Что же там выписано?
– Иоанн Васильевич… Царь Грозный?
– Верно.
– …милостью Бога тверской, псковский, вятский, угорский, пермский, болгарский и иных и всея Руси государь, в лето тридцатое государствования указал построить сию башню, а строили ее Петр Антоний, Селарий Медиа…
– Медиоланский, – подсказал старичок.
– …в лето… что же сие слово значит?
– В лето воплощения Господня 1491 года.
– Ох, давно как!
– Ей, то дела давно минувших лет, когда вера и благочестие были покрепче, чем ныне. А сей день – одни деньги на уме и у бояр, и у простецов.
Старичок хотел прибавить к списку сребролюбцев и священнослужителей, но вовремя закусил язык.
– Петр – это архитектон. Прибыл в Москву из Рима с ватагой художников. Его чертежами вкруг древодельных стен Кремля возведены каменные.
Слово «чертеж» прибавило Феодосии интереса к рассказу, и она пуще прежнего обратилась во внимание.
– Построены стены те с восточной стороны в тыща пятьсот восьмое лето. По царскому велению Василия Иоанновича обмостили кирпичом сей ров. Бока рва укрепили крепостями с мостами на сводах, сиречь арках, на одном из коих мы и стоим. Ну, сие две часовенки. Этих строений в Москве сорок сороков, обо всех и не расскажешь.
Феодосия понимающе покивала головой.
– На иконе Спаситель стоит, – журчал старичок. – Правая его длань, как положено, благословляет нас, грешных, а в левую вложено Евангелие. Под правою десницею на коленях стоит святой Сергий, а под левою – святой Варлаам. В углах образа, как видишь, серафимы. Увенчаны Спасские ворота восьмигранным наконечником, на вершине сидит двуглавый орел. Ежели бы мы вошли в ворота, увидали бы там под сводами в углублениях в стенах другие святые образа. А теперь погляди на часомерье на башне!
– Дивное часомерье, – со всей душой согласилась Феодосия, которая до сей поры не видала таких современных часов – в родной Тотьме были попроще – и оттого не сразу и поняла, что это за вещь с видами раззолоченного солнца, месяца и звезд красуется на башне?
– Без часов как жить? Никак! – заливался старичок.
– Ей! Никак! – солгала Феодосия, которая, как и все тотьмичи, вполне обходилась без точного часового механизма. Но некоторое сомнение в важности часомерья заставило ее уточнить: – А разве в Кремле петухов нет? Али запрещено их в граде держать?
– Какой петух тебе подскажет, когда надо явиться на кремлевский двор на цареву службу? У царя все расписано наперед: в какой час быть думе, в какой – выходу к боярам, в какой – идти к потехе. Олей! Сейчас как раз колокола, а их там чертова дюжина, перечасье – четверть часа отобьют.
И точно, вдруг раздался прелепый недолгий переливчатый звон, и москвичи, случившиеся поблизости, с важностию подняли головы к башне и деловито промолвили: «Ишь ты, время-то как пролетело! Уж четверть второго!»
– Как же по им время узнавать? Что-то мне не понятно, – призналась Феодосия.
– Видишь круги? То указные колеса, или узнатные, по-иному говоря. На небесной лазури укреплены указные же слова… Вон те, золоченые – двенадцать, три, шесть. Между ними, цифирями, серебряные звездочки указывают получасье.
– Цифири?
– Можно и цифири сказать. Позри, на указном колесе есть луч в образе стрелы…
– Ей, зрю.
– Колесо вертится вокруг цифирей и лучом указует, какой ныне час дня или ночи.
– А кто ж его вертит? Али в башне нарочный человек для сего есть?
– Нет, милый монах, – ласково засмеялся старичок. – Вертит его механизм из зубчатых колес. Сделал аглицкий ученый Христофор Галовей. А колокола отлил, чтоб выводили чудный звон, чугунолитец Кирила сын Самойлов. Ну, вон там церковь Смоленская, там другие еще церква. Справа крытый сверху не медью или щепой, а землею и с пушками на кровле – земский приказ. Вот и весь мой сказ!
С сими словами старичок снял шапку и склонил перед Феодосией сероватую проплешину с коричневыми пятнами.
– Спасибо, дедушко! Уж так спасибо! – поклонилась в свою очередь Феодосия. – Век не забуду!
– Спасать меня Бог будет, – промолвил старичок, снизу поглядывая Феодосии в лицо. – А мы уж слово Его несем как можем, не ленимся. Дай Бог и тебе здоровья, милый монах. Чтоб запомнился тебе мой нехитрый рассказ. С душой рекши…
Прощанье явно затянулось.
И тут Феодосию обожгла догадная мысль, что старичок ждет платы.
«Так он за деньги баял? Ох, дурка я безголовая!» – шаря в тайном кармане кафтана, сокрушалась Феодосия. Наконец нащупала полкопейки, оказавшиеся в одеждах не иначе как чудом, с облегчением извлекла, рассмотрела и стыдливо сунула в пясть старичка.
– Более нет ничего… – виновато сказала Феодосия, испытывая мучительную неловкость за то, что старик взял с нее деньги после того, как столь любовно баял об образе.
– И на том спаси Господи! – поклонился старичок и надел шапку, все еще ласково улыбаясь. – За деньгами не гонюсь, колико добрые люди дадут, толику и рад. На тот свет ворота узкие, с собой ничего не унесешь. Приходи еще! Расскажу тебе об Спасе на Рову.
– Приду, должно быть, – соврала Феодосия и ринулась прочь с моста.