Потом
Шрифт:
И Золотинка никак не могла согреться. Было так зябко, невыносимо зябко в этой ледяной сырости, что, кажется, впору было бы умереть от холода, если бы только не назначена была Золотинке иная смерть. Неумолимо сказывался голод: живот сначала распух, а потом запал, руки и ноги исхудали. Присматриваясь, как они тают, Золотинка отмечала течение времени.
Верно, прошло две или три недели. А может быть, четыре или пять. Жизнь ее истончилась, Золотинка увядала, как лишенный света и влаги росток. Смерть уже не представлялась ей непостижимым провалом, потому что и самая жизнь все больше походила на забвение. Голодный обморок становился сном, а сон переходил в такую же обморочную, мучительную явь и все это путалось между собой. Право же эта обморочная, томительная действительность не имела заметных преимуществ перед обморочным небытием. Золотинка тупела.
Она уже не вставала, все больше дрожала, прикорнув в каменной яме, — то ли с открытыми глазами, то ли с закрытыми. Так среди путанных, тусклых мечтаний привиделся ей хотенчик, кое-как обделанная рогулька, которая бестолково тыкалась ей в лицо и в грудь и только что не жужжала, как надоедливая муха. Достаточно было и того, что жужжало в Золотинкиной голове.
Вдруг она сообразила, что хотенчик это и есть. Наяву.
Золотинка подскочила. То есть это ей мнилось, что подскочила, на самом деле с трудом нашла силы, чтобы сесть. И оглянулась, ожидая того, кто пришел вслед за хотенчиком.
Безмолвие подземелья не было нарушено ни шагом, ни вздохом. Покачивался в исхудалой руке Сорокон и колебались за валунами тени. Никто, однако, не притаился во мраке, чтобы приятно удивить девушку неожиданным появлением. Никто не пришел за хотенчиком. Явилось одно желание.
Но кто же это мог быть, кроме Юлия? Привет от Юлия.
Но и этого, одного, было бы достаточно, чтобы заплакать. Если бы оставались слезы.
Освобожденный Юлием от кандалов, хотенчик нашел Золотинку под землей, спустился в пещеру через горные щели и промоины. Как далеко отстал Юлий? И следовал ли он вообще за хотенчиком? Сомнительно. Просто бросил рогульку на волю ветра. Выпустил ее на свободу.
— Спасибо! — прошептала Золотинка, прижимая к груди волшебную деревяшку.
Немного погодя, передохнув, — ибо всякое усилие требовало теперь длительного отдыха, Золотинка сняла пояс, крепко обвязала развилку хотенчика, а другой конец перепустила задвижным штыком на запястье: три плотных витка с косым перехватом, надежный, мягко держащий узел. Теперь можно было не опасаться, что хотенчик улизнет, когда она потеряет сознание — так страшно было бы остаться в одиночестве после недолгой, но острой надежды!
Захватанный Золотинкиными руками, расцелованный, хотенчик уже тянул ее дырявому куполу пещеры — словно Золотинка сама не знала, где выход и как жаждет она спасения!
Однако, знала Золотинка или нет, неослабевающее упорство волшебной рогульки поставило ее на колени, она вынуждена была подняться, увлекаемая намотанным на запястье поясом. Невольно она сделала шаг, но не попала в провал под ногой, а качнулась в воздухе, как подвешенная, — пролетела над вздыбленным дном пещеры, кругом пошла голова, кругом пошли стены. Золотинка не коснулась больше земли, а зависла на левой руке, туго затянутой в запястье поясом.
Хотенчик поднимался под купол, а Золотинка на нем болталась!
Медленно-медленно вращалась и покачивалась вся пещера. И все внизу уходило во тьму, в тень, в прошлое, а будущее наплывало ярко освещенным, уже совсем близким куполом, в середине которого разрасталась округлая дыра.
— Ну, родимый, не урони! — пробормотала Золотинка, догадываясь о жуткой пустоте под ногами.
Да только можно ли было говорить под руку? Будто и сам хотенчик не стремился так страстно ввысь, изнемогая в отчаянном, сверх всякой меры и вероятия напряжении своих деревянных сил! От некстати высказанного сомнения он дрогнул — Золотинка ухнула вниз и вздернулась, не долетев до камней. Так он рванул снова вверх, что ладно еще плечо не выскочило из суставов! Она прикусила язык и помалкивала, положившись на ставшую дыбом рогульку, которая тянула под купол.
Исхудавшая от истощения девушка весила, наверное, не больше бездомной собаки или козочки, но и эта пустячная ноша трудно давалась хотенчику, не имевшему в себе никакой иной воли и силы, кроме собственного Золотинкиного устремления. Без всякой опоры, в пустоте, Золотинка взлетала под действием собственного хотения!
Она втянулась в завитый винтом ход, поплыли вниз резко освещенные стены. В крутом, хотя и неровном колодце Золотинка не смогла бы подняться без поддержки хотенчика даже и в лучшие времена, когда она крепко стояла на ногах.
Ход сужался и становилось тесно, потом он начал заваливаться на бок, и нужно было уже ползти в плоской косой щели, то и дело задевая головой своды. Щель вывела в высокую узкую пещерку, где было несколько заглаженных водой трещин. Но тут хотенчик переменил направление и потащил Золотинку не вверх, к расселине на потолке, а вбок и вниз, через какой-то гребень, чему она не успела даже удивиться. Единым духом она скатилась по затейливым извивам и не сказала даже «мамочки!» как плюхнулась в ледяную воду. Хотенчик не смутился и этим, а продолжал тянуть, так что скоро Золотинка ощутила ногами дно.
Она обнаружила себя в длинном полузатопленном подвале, который живо напомнил ей Дракуловы подземелья. Дальний конец подвала замыкался ржавой железной дверью, в нее-то хотенчик и стукнулся, вытащив Золотинку на сушу.
Золотинка светила Сороконом, пытаясь уразуметь, куда же это тащит ее собственное, вероятно очень уж затаенное желание. Намокшее рваное платье леденило, девушка едва держалась на ногах и, по правде говоря, плохо понимала, чего теперь хочет. Оставалось довериться хотенчику, который настойчиво советовал ей эту проржавленную дверь. Он стучал просительно и часто, как ослабший от голода доходяга.
— Кому там не терпится? — раздался вдруг потрясающий звероподобный рык — на той стороне преграды.
Трудно сказать, терпелось Золотинке или нет. Скорее всего нет — не терпелось. Определенно не терпелось, если только принять во внимание плачевные Золотинкины обстоятельства. Однако она не имела сил открыть приржавевшую к косяку дверь, а немилосердный рык лишил ее голоса, так что она ничего не ответила на вопрос. И пока мешкала, слабо соображая, как бы это не упасть от слабости, неимоверной силы удар сотряс дверь — брызнула окалина и железо толщиной в палец выгнулось пузырем.