Потом
Шрифт:
— Ну давай, давай, чего ждешь! Давай, если жизнь не дорога! — рычал громоподобный голос, от раскатов которого сыпалась с потолка труха.
Нужно отметить, что, в полуобморочном состоянии, Золотинка сохраняла не весьма основательные понятия о том, дорога ли ей жизнь, и чувствовала необходимость уяснить себе этот вопрос. Она хранила смутное понятие, что дорога, в то время как хотенчик, которому Золотинка во всем доверяла, давал прямо противоположный ответ, то есть упрямо тянул ко входу. Поэтому Золотинка ничего не предпринимала и молчала, безнадежно путаясь в основополагающих понятиях, когда дверь брызнула, лопнула и вот — распахнулась, безнадежно при этом перекорежившись.
По видимости, Золотинка отскочила, несмотря на то, что главный вопрос так и остался без ответа. Определенно отскочила — иначе бы увесистый предмет, пущенный в дверь с той стороны проема, сшиб ее с ног, а не плюхнулся за спиной в воду, как это и случилось в действительности.
Не взирая на все превратности, хотенчик тянул войти. А Золотинка упиралась совершенно бессознательно — ведь она так и не знала дорога ли ей жизнь. Упрямая рогулька оказалась сильнее. Сунув погасший изумруд в разрез платья, сопротивляясь, Золотинка втащилась в тускло освещенное подземелье и предстала перед огромным язвительно ухмыляющимся зверем. В то время как хотенчик, не обращая внимания на чудовище, ткнулся в небольшенького размера кадку, из которой разило дурманящим духом съестного; тут же на полу валялась ободранная мясная туша, капустные горы и прочая съедобная благодать.
Вот это-то и была по глубокому внутреннему убеждению хотенчика вершина Золотинкиных вожделений! Она же, не обращая внимания на еду, онемело глазела на рассевшегося у стены в весьма-таки развязной позе невообразимой величины медведя — огромная грязно-голубая гора с крошечной треугольной головой и глазками. Необъятное мохнатое брюхо и лапы, что колоды. Медведь гнусненько так ухмылялся, пошевеливая пястью, вполне, как видно, ухватистой, с развитыми, почти человеческими пальцами, только очень толстыми.
Просторное подземелье, где обретался невиданный зверь, замыкалось в дальнем конце налево смутно различимой решеткой — поставленная возле медведя на каменный уступ лампа давала немного света, так что подробности представлялись весьма приблизительно. В углу направо возвышались горы какого-то грязного месива, весьма походившего на солому. Имелись тут из обстановки различной величины камни, какие-то непонятные укладки, а на стене рядом с соломенной грудой свисала толстенная корабельная цепь с разомкнутым ошейником.
Медведь захватил глиняную лампу с тусклым фитилем и, подвинувшись, посветил гостье в лицо.
— Какой же ты пигалик? — заметил он, обдавая зловонным медвежьими дыханием, от которого Золотинка затрепетала, как пожухлый лист на ветру.
— Нет, не пигалик, — сказала она, полагая произвести на зверя благоприятное впечатление. Но просчиталась.
— Вот пигалики — это люди! А ты что? Тьфу! — рыкнул он, раздражаясь.
От жеванных медвежьих слов звенело в голове. Одуряющие запахи пищи, мешаясь с общим застойным духом подвала, вызывали томительную слабость в ногах и желание за что-нибудь ухватиться. Хвататься пришлось бы тогда за медвежий нос, потому что ничего более достойного ближе не было, и Золотинка крепилась изо всех сил.
— Есть я тебя не стану, — сообщил медведь, когда осмотрел гостью. — Поглумы дохлятину не едят. Скажи спасибо.
— Спасибо, — сказала Золотинка. — А ты поглум?
— Да, я Поглум из рода Поглумов.
— В таком случае мне очень повезло, что я с тобой встретилась.
Поглум из рода Поглумов, которые не едят дохлятину, самодовольно ощерился и даже как-то вздохнул от полноты чувств, подвинувшись.
— Можно я тогда немножечко подкормлюсь? Я давно не ела.
— Ну жри, если жизнь не дорога! — двусмысленно разрешил Поглум.
Золотинка опустилась на колени возле кадки с медом, настоящим тягучим медом. Сначала она облизала палец, а потом зачерпнула вязкое, сладкое месиво горстью.
— Жри еще! Жри больше! — поощрял медведь, со злорадным удовольствием наблюдавший Золотинкину жадность.
— Спасибо, больше мне нельзя. Я давно не ела, — благоразумно сказала Золотинка. Но не успела и пикнуть, как оказалась в лапах чудовища, он живо зачерпнул меду и шлепнул в лицо, так что густое месиво залепило и глаза, и ноздри, и рот — Золотинка замахала руками, задыхаясь. Она торопилась отмазать рот, и новый мощный толчок гущи ударил в зубы. Золотинка упала и наверняка погибла бы от удушья, если бы медведь, наконец, не оставил ее корчиться на полу, содрогаясь в надсадном кашле.
Поставив лампу на бочку, медведь с любопытством наблюдал. Золотинка отползла к луже возле проломленной двери, кое-как умылась, а затем нашла в себе силы встать.
— Спасибо за угощение, — лицемерно сказала она. — Но мне пора. Я пойду.
Медведь загадочно молчал. Загребущие лапы и порядочных размеров пасть — достаточная, чтобы перекусить Золотинку пополам, сильно ее смущали. Она намотала повод на руку, хотенчика захватила в горсть, чтобы не кидался на кадку с медом и двинулась, пошатываясь, к выходу, туда, где различались приоткрытые ворота клетки.
— Еще раз спасибо и до свидания, — повторила она дрожащим голоском.
Медведь позволил ей несколько шагов, а потом, не говоря худого, ухватил за ногу, облапив голень, и потянул назад волоком — Золотинка, разумеется, не устояла, а грохнулась на камни. Поглум же растянулся во всю свою чудовищную длину, а пастью припал к полу, словно подкрадываясь. Он подтащил Золотинку под самый нос, здесь ее выпустил и продолжал смотреть, как она барахтается. Что-то такое Золотинка при этом лепетала, себя не помня, но бежать уже не пыталась. А когда годные к случаю слова у нее исчерпались, естественным образом умолкла.
Медведь толкнул ее ногтем, чтобы двигалась.
— Ну! — сказал он. И потом еще раз толкнул. — Говори еще!
— Что говорить?
— Спасибо за угощение, говори.
— Спасибо за угощение, — послушно повторила Золотинка и замолкла.
Медведь подпихнул ногтем:
— Ну!
— Что говорить?
— Я уже пойду, пора мне уходить, говори.
— Спасибо за угощение. Мне уже пора. Я тороплюсь, — сказала Золотинка, не понимая, чего зверь хочет.
— Говори еще, — потребовал он, едва девушка замолчала.