Потомок седьмой тысячи
Шрифт:
— Дядя Маркел, как ты все хорошо сейчас растолковал. Только почему сейчас? Не поздновато ли? Где ты раньше был?
— А ты, сынок, вроде и не говорил, что там в листовочках твоих будет наляпано.
— Верно, не говорил, так уж внезапно все получилось, — объяснил Артем. — Но сейчас не только о листовке, об Иване Еремееве хочу спросить. Чего же ты молчал, раз всю историю его так хорошо знаешь?
— А вот так, Артемий. Не думай, что все это тебе в попрек рассказано, обо всех нас речь. Опростоволосились, так хоть пусть будет наперед
— Ткачих, с которых началась вся эта заваруха, надо уговаривать работать пока без прибавки, — сказал Синявин. — Поймут они, переждут. Это верно, хозяева стали умными, но мы их все равно мудрее, хотя бы потому, что нас больше. Ничего не поделаешь, будем ждать, копить силы и учиться протестовать, когда следует. Согласен ли, Крутов?
Артем пожал плечами. Правильные слова были сказаны Маркелом и Синявиным. Только вот как научиться ждать, когда все существо твое противится этому?
…И опять потекли на фабрике дни, удручающие своим однообразием.
Теперь все свободное время Артем проводил за книгами. Как-то сходил в книжную лавку к букинисту и попросил подобрать книги, нужные учителю. В руках оказался переплетенный за год журнал «Народный учитель» и еще толстый том, тоже переплетенный, в котором были «История земли русской» и «Русская земля тысячи лет назад». Учителем он не собирался быть, просто, не получая известий от Ольги Николаевны, скучал, а чтение этих книг как бы сближало с нею. Во время случайной встречи с учительницей воскресной школы Верой Александровной Артем узнал, что Ольга Николаевна живет в Ростовском уезде, работает в школе и вроде бы всем довольна.
— Вам-то хоть она пишет? — спросил Артем, втайне надеясь, что в письмах Ольги Николаевны есть что-нибудь и для него.
Вера Александровна засмеялась: ей показалось, в голосе Артема — ревность.
— Как видно, не особенно она любит писать. Всего только одно письмо было. Кланяется она вам.
— И то ладно, — не скрывая своего недовольства, сказал Артем. — Придется, так и от меня передайте то же самое.
Ему подумалось, что Вера Александровна упомянула о поклоне просто потому, чтобы не обидеть его, на самом деле никакого упоминания о нем в письме не было. «Да и что тут ожидать, — раздумывал он. — Ничего не было, ничего и не будет. Лучше уж из головы вон…»
Раз, когда Артем, возвратившись с работы, по обыкновению улегся с книжкой на кровать, в дверь постучали. Вошел Семка Соловьев и сказал, что Родион просит прийти к нему.
В каморке ждали Лельку, которая настойчиво добивалась свидания с Егором Дериным, нынче будто бы ей такое разрешение должны дать. Но не только потому позвал Родион: у ворот фабрики он видел человека, похожего на Спиридонова, человек этот настойчиво приглядывался к проходившим мимо мастеровым. Родион почти уверен, что это Спиридонов, хотя и видел его до этого мельком в коридоре казармы.
Было известно, что Бодрова и всю фабричную группу, кроме Артема, арестовали и уже выслали
Эти свои догадки и высказал Родион, советуя поостеречься. Договорились последить за местом возле фабричной проходной, и, если Спиридонов вновь появится, будет видно, что с ним делать.
Лелька прилетела из тюрьмы, как на крыльях, раскрасневшаяся, счастливая.
— Выпускают Егорушку, скоро домой придет.
Артем вскочил, обхватил ее за плечи, закружил.
— Повтори, что ты сказала?
Но уж такова Лелька: даже в радостную минуту остается вздорной. Освободившись, подошла к зеркальцу на стене, разглядывая себя, заметила сварливо:
— Вот о царе-то говорили всякое… А он позаботился. Выпускают Егорушку по манифесту. Сразу после царских праздников выйдет.
Родион, сидевший тут же, поперхнулся от неожиданности, закрыл рот рукой, скрывая смех.
— И смеяться нечего, — обернувшись к нему, зло продолжала она. — Царь-батюшка добрый, он давно бы сделал, чтобы всем — богатым и бедным — было хорошо, да не дают ему, которые народу плохо хотят. Знаю, говорили… И вы тоже смуту устраиваете, а ему и так тяжело.
Артем недоумевал, слушая ее.
— Откуда у тебя все это, Лелька? Белены объелась, что ли? Кто тебе эти поганые слова говорил?
— Поганые? — Лелька сощурилась ехидно. — Не чета тебе те люди, которые это говорили. Я пока к Егорушке добивалась, мне много порассказали, открыли глаза. Царь-то и так много сделал для рабочих, сделал бы и больше, если бы ему не мешали.
— Лель, — попытался образумить ее Родион, — когда отца твоего солдаты застрелили, царь написал им: «Спасибо молодцам-фанагорийцам!» Это я не со слов кого-то, сам перед строем стоял, приказ слушал. Где же его доброта-то?
— А он, может, ничего и не знал, за него написали…
— Ну вот и поговори с ней. — Родион возмущенно развел руками. — Толкую тебе, сам служил в Фанагорийском полку, перед строем его телеграмму читали. А тебе кто-то наплел всякой чуши, ты и веришь.
— А Егорушку все-таки выпускают, — возразила Лелька. — По манифесту царскому выпускают.
— Что же, в такой торжественный случай — триста лет Романовы на троне — и ему побаловаться можно. Сотню-другую тех, чья вина еще не доказана, освободить — беды большой нет. Глядишь, найдутся простаки, вроде тебя, поверят в доброту и забудут о тысячах загубленных, упрятанных в тюрьму и ссылки. На то, поди, и рассчитывает…
— Леля, кто тебе разрешение на свидание давал? — ласково спросил Артем.
— У самого главного офицера была, — не чувствуя подвоха, похвасталась она. — Уважительный дядечка.