Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
– Ну и что же?
– А то, что не догонят они нас. Да когда бы и сразу бросились в погоню, все равно не догнали бы, – ведь ваши кони прямо с дороги, а наши уже отдохнули. А когда бы и догнали нас чудом – все было бы напрасно, я бы, вельможный князь, клянусь Богом, голову тебе размозжил и размозжу, коли иначе ничего нельзя будет поделать. Вот оно дело какое! У Радзивилла двор, войско, пушки, драгуны, а у Кмицица всего шесть человек солдат, и все-таки Кмициц Радзивилла схватил за ворот.
– Ну и что же дальше? – спросил князь.
– Да ничего! Поедем туда, куда мне вздумается. Благодари Бога, вельможный князь, что ты жив еще; кабы не велел я нынче утром вылить себе на голову десять ведер воды, быть бы тебе уже на том свете, alias в пекле, по той причине, что изменник ты и кальвинист.
– И ты бы отважился это сделать?
– Не хвалясь скажу, вельможный князь, не сыщешь такого дела, на какое бы я не отважился, да вот сам же ты – лучшее тому доказательство.
Князь пристально посмотрел молодому рыцарю в лицо и сказал:
– На лице у тебя, пан кавалер, сатана написал, что ты на все готов, и прав ты, что сам же я тому доказательство. Скажу тебе, что своей смелостью ты даже меня удивил, а это дело нелегкое.
– Мне-то что! Благодари Бога, вельможный князь, что ты жив еще, и конец!
– Нет, пан кавалер! Сперва ты за это Бога поблагодари! Знай же, коль один волос упадет с моей головы, Радзивиллы под землей сыщут тебя. Ты думаешь, нет теперь между нами согласия, так несвижские и олыцкие Радзивиллы не станут тебя преследовать, – ошибаешься. Кровь Радзивилла должна быть отомщена, страшный урок должен быть дан за это, иначе нам не жить в Речи Посполитой. В чужих землях ты тоже не скроешься! Цесарь тебя выдаст, ибо я князь Священной Римской империи, курфюрст бранденбургский мой дядя, принц Оранский его шурин, король и королева французские и их министры мои друзья. Где же ты скроешься? Турки и татары тебя продадут, пусть даже нам пришлось бы отдать им половину нашего состояния. Не найдешь ты на земле ни такого угла, ни пущи такой, ни такого народа…
– Странно мне, вельможный князь, – прервал его Кмициц, – что ты загодя о моем здоровье беспокоишься. Важная ты птица, Радзивилл, а мне стоит только дернуть курок…
– Этого я отрицать не стану. Не раз уж случалось на свете, что великий человек погибал от руки простака. Ведь и Помпея убил простолюдин, и французские короли погибали от руки людей подлого сословия, да зачем далеко ходить, то же случилось с моим великим отцом! Но я спрашиваю тебя, что же дальше будет?
– Э, что мне до этого! Отродясь не думал я о том, что будет завтра. Коль придется воевать со всеми Радзивиллами, – как знать, кто кому больше досадит. Давно уж я привык, что меч висит над моей головой, а потому только глаза заведу, сплю сладко, как сурок. А мало мне покажется одного Радзивилла – другого схвачу и третьего…
– Клянусь Богом, очень ты мне по нраву пришелся, пан кавалер! Еще раз говорю тебе, один только ты на всю Европу мог на такое отважиться. Какова бестия, и не оглянется, и не подумает, что завтра с ним будет! Люблю смельчаков, а их все меньше остается на свете! Смотри ты, схватил Радзивилла, держит себе, и все ему нипочем! Где же это тебя такого вспоили-вскормили, пан кавалер? Откуда ты родом?
– Хорунжий оршанский я!
– Пан хорунжий оршанский, жаль мне, что Радзивиллы теряют такого слугу, как ты, с такими много можно сделать. Когда бы это не был я… Гм! Ничего бы я не пожалел, только бы тебя переманить…
– Слишком поздно! – сказал Кмициц.
– Я понимаю! – ответил князь. – Совсем поздно! Одно тебе обещаю: прикажу тебя просто расстрелять, ты достоин солдатской смерти! Сущий дьявол! Схватил меня в куче моих же людей!
Кмициц ничего не ответил; князь на минуту задумался, затем крикнул:
– Ну ладно, черт с тобой! Коли пустишь меня сейчас же, не стану тебе мстить! Дашь мне только слово, что никому не скажешь о том, что случилось, и людям велишь молчать!
– Не бывать этому! – ответил Кмициц.
– Хочешь выкупа?
– Не хочу.
– За каким же чертом ты увез меня? Не понимаю!
– Долгий это разговор! Потом узнаешь, вельможный князь.
– А что же нам делать по дороге, коль не разговоры разговаривать? Признайся в одном, пан кавалер, схватил ты меня с отчаяния, под горячую руку, и теперь сам толком не знаешь, как со мной поступить.
– Это мое дело! – ответил Кмициц. – А знаю ли я иль нет, как с тобой поступить, это ты скоро увидишь.
Нетерпение изобразилось на лице князя Богуслава.
– Не очень-то ты разговорчив, пан хорунжий оршанский, – сказал он, – но ответь мне откровенно на один только вопрос: неужто ты ехал ко мне на Подлясье с намерением посягнуть на мою особу, или это пришло тебе в голову потом уже, в последнюю минуту!
– На этот вопрос, вельможный князь, я могу тебе ответить откровенно, мне и самому не терпится сказать тебе, почему отступился я от вас с князем гетманом и, покуда жива душа моя, больше к вам не ворочусь. Обманул меня князь воевода виленский, а сперва заставил на распятии поклясться, что не покину я его до гроба…
– Хорошо же ты держишь клятву, нечего сказать!
– Да! – запальчиво воскликнул Кмициц. – Коли убил я душу, коли осужден я на вечные муки, то через вас! Но, предав себя милосердию Божию, предпочитаю я душу загубить, вечно гореть в геенне, нежели и дальше грешить обдуманно, по доброй воле, нежели и дальше служить вам, зная, что служу греху и измене. Боже, смилуйся надо мною! Лучше гореть в геенне! Стократ лучше гореть в геенне! Все едино горел бы, когда бы с вами остался. Мне терять нечего. Но зато на Страшном суде я скажу: «Не ведал я, в чем клялся, а когда постигнул, что поклялся изменить отчизне, погубить народ польский, тогда я нарушил клятву! Теперь суди меня, Господи!»
– К делу! К делу! – спокойно сказал князь Богуслав.
Но пан Анджей тяжело дышал и некоторое время ехал в молчании, хмуря брови и глаза уставя в землю, как человек, придавленный несчастьем.
– К делу! – повторил князь Богуслав.
Пан Анджей словно пробудился ото сна, тряхнул головой и продолжал:
– Верил я князю гетману, как отцу родному не верил. Помню тот пир, когда он нам в первый раз сказал, что заключил союз со шведами. Сколько я тогда вынес, сколько пережил, один Бог ведает! Другие, достойные люди, бросали ему под ноги булавы, кричали, что они остаются с отчизной, а я стоял как пень со своей булавой, со стыдом и позором, униженный, раздавленный, ибо мне в глаза сказали: «Изменник!» И кто сказал! Эх, лучше не вспоминать об этом, а то позабудусь, ошалею и тебе, вельможный князь, так вот и пальну сейчас в голову! Это вы, вы, изменники, предатели, вы меня до этого довели!