Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
– Государь, прости!.. – долетали до слуха Сороки отрывистые слова. – Они изменники!.. Я открою все их тайны… Речь Посполитая – красное сукно… Ладно, князь, ты у меня в руках! Держи его!.. Государь, туда, там измена!..
Сорока приподнимался на топчане и слушал; но больной, крикнув раз, другой, засыпал, а потом снова пробуждался и звал:
– Оленька! Оленька! Не гневайся!
Только к полуночи он совсем успокоился и крепко уснул. Сорока тоже задремал, но вскоре его разбудил тихий стук в дверь.
Чуткий солдат тотчас открыл глаза, вскочил и вышел
– Что там?
– Пан вахмистр, смолокур бежал!
– Ах, черт побери! Он тотчас приведет сюда разбойников. Кто его стерег?
– Белоус.
– Я пошел с ним наших лошадей напоить, – стал оправдываться Белоус, – велел ему ведро тянуть, а сам держал лошадей…
– Что ж, он в колодец прыгнул?
– Нет, пан вахмистр, он между бревнами кинулся, – их пропасть навалено у колодца, – да в ямы, что остались после корчевки. Бросил я лошадей, думаю, хоть и разбегутся они, мы тут других найдем, а сам кинулся за ним, да застрял в первой же яме. Ночь, темно, он, дьявол, место знает, вот и убежал… Чтоб его чума взяла!
– Наведет он нам сюда этих чертей, наведет, чтоб его громом убило! – Вахмистр оборвал речь, а через минуту сказал: – Не придется нам ложиться, надо хату до утра стеречь: вот-вот набежит ватага.
И, желая подать другим пример, уселся с мушкетом в руке на пороге хаты; солдаты, устроившись подле него, то беседовали вполголоса, то тихонько мурлыкали песенку, то прислушивались, не раздастся ли в лесном шуме топот копыт и фырканье приближающихся лошадей.
Ночь была светлая, лунная, и лес шумел. Жизнь кипела в его недрах. Это была пора течки у оленей, и в чаще раздавался грозный рык рогачей. Отголоски его, короткие, хриплые, полные ярости и гнева, слышались кругом, во всех частях леса, и в глубине его, и поближе, порою совсем рядом, в какой-нибудь сотне шагов от хаты.
– Они, как придут, тоже станут реветь, чтобы обмануть нас, – сказал Белоус.
– Э, нынче ночью они не придут. Покуда парень до них дойдет, ободняет! – возразил другой солдат.
– Днем, пан вахмистр, надо бы хату обшарить да стены подрыть, – коли тут разбойники живут, у них и клады должны быть.
– Нет клада дороже, чем вон там, на конюшне, – показал Сорока рукой на сарай.
– А не взять ли?
– Э, дураки! Ведь отсюда выхода нет, кругом одна трясина.
– А ведь сюда же мы добрались.
– Бог привел. Живая душа не пройдет сюда и не выйдет, коль дороги не знает.
– День встанет, найдем дорогу.
– Не найдем. Они тут нарочно напетляли, следы-то обманные. Не надо было парня упускать.
– До большой дороги тут день пути, – сказал Белоус, – вон в ту сторону идти надо! – Он показал на восточную часть леса. – Будем ехать, покуда не выедем, – вот и вся недолга!
– Ты думаешь, выедешь на большую дорогу, так уже пан? Да лучше тут пуля от разбойника, чем там петля.
– Это как же так, отец? – спросил Белоус.
– Да ведь нас там уже, наверно, ищут.
– Кто, отец?
– Князь.
Сорока умолк, а с ним умолкли в страхе и остальные.
– Ох! – вздохнул наконец Белоус. – Тут худо, и там худо: куда ни кинь, везде клин!
– Загнали нас, как волков в тенета: тут разбойники, а там князь! – сказал другой солдат.
– Чтоб его гром убил! – воскликнул Белоус. – По мне, уж лучше иметь дело с разбойником, нежели с колдуном! Знается этот князь с дьяволом, знается! Завратынский с медведем схватывался, а он вырвал у него саблю, как у мальчишки. Чары на него напустил, как пить дать. А как кинулся потом на Витковского, так на моих глазах вырос с сосну. Не будь этого, я бы живым его не выпустил.
– Все равно дурень ты, что не напал на него.
– А что было делать, пан вахмистр? Подумал я: конь под ним самый лучший, стало быть, захочет он – так ускачет, а напрет на меня – так я не отобьюсь, потому с колдуном человеку не совладать. Он с глаз твоих сгинет иль взовьется столбом пыли.
– Это правда, – заметил Сорока. – Я как стрелял в него, так его будто туманом накрыло, ну я и промахнулся! Верхом всяк может промахнуться, потому конь под тобой не стоит, но чтоб пешему дать промах, такого со мной вот уж десять лет не бывало.
– Да что толковать! – сказал Белоус. – Давайте лучше сочтем: Любенец, Витковский, Завратынский, наш полковник – и всех он один безоружный свалил, а ведь каждый из них не раз выходил против четверых. Без помощи дьявола ему бы такого не сделать.
– Предадим себя Господу, а то ведь дьявол и сюда дорогу князю покажет, коли тот знается с ним.
– Да у князя и без того руки долги, вон он пан какой…
– Тише! – сказал вдруг Сорока. – Что-то в листьях шелестит.
Солдаты умолкли и насторожились. Неподалеку и впрямь послышался тяжелый топот, под копытами явственно зашуршала опавшая листва.
– Коней слыхать, – шепнул Сорока.
Но топот стал удаляться, и вскоре раздался грозный и хриплый рев оленя.
– Это олени! Рогач ланей зовет или другого пугает.
– Рев в лесу стоит, будто черт свадьбу играет.
Солдаты снова примолкли и задремали, один только вахмистр поднимал порою голову и минуту прислушивался, после чего опять ронял голову на грудь. Так прошел час, другой, наконец ближние сосны из черных стали серыми, верхушки их все больше светлели, будто кто обливал их расплавленным серебром. Умолк рев оленей, и невозмутимая тишина воцарилась в лесной чаще. Сменяя зарю, медленно разливался белесый свет и гасил ее алые и золотые отблески; наконец белый день встал и озарил усталые лица солдат, спавших подле хаты мертвым сном.
Внезапно распахнулась дверь, и на пороге показался Кмициц.
– Эй, Сорока! – крикнул он.
Солдаты повскакали.
– Господи, да ты, пан полковник, на ногах? – воскликнул Сорока.
– А вы спите, как сурки: головы можно вам срубить и кинуть за плетень, покуда кто-нибудь проснется.
– Да мы, пан полковник, до утра не спали, белый день уж встал, как уснули.
Кмициц огляделся по сторонам.
– Где это мы?
– В лесу, пан полковник.
– Вижу. А что это за хата?