Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
– Неужто кончилось наше счастье? – ворчал он про себя, озираясь кругом в изумлении.
И хоть прежде он, бывало, с закрытыми глазами шел за Кмицицем в стан Хованского, на его квартиру, окруженную восьмидесятитысячным войском, теперь при одном воспоминании о длинноволосом князе с девичьими глазами и розовым лицом на него нападал суеверный страх. Он сам не знал, что делать. Его пугала мысль, что не нынче-завтра придется выехать на большую дорогу, где их может встретить если не сам страшный князь, то посланная им погоня. Потому-то и свернул он с дороги в дремучий лес, а теперь хотел переждать в этой лесной хате, пока погоня не потеряет след и не выбьется из сил.
Но и это убежище, уже по другим причинам, казалось ему небезопасным; надо было решать, что делать: приказав солдатам стать на страже у дверей и окон хаты, Сорока обратился к смолокуру:
– Возьми, парень, фонарь, и пойдем со мною.
– Разве что лучиной придется посветить тебе, вельможный пан, нет у меня фонаря.
– Что ж, посвети лучиной; спалишь сарай и лошадей – не моя беда!
На такое dictum [88] в кладовой тотчас нашелся фонарь. Сорока приказал парню идти вперед, а сам последовал за ним, сжимая в руке пистолет.
88
слово (лат.).
– Кто живет в этой хате? – спросил он по дороге.
– Паны живут.
– Как звать их?
– Этого мне говорить не велено.
– Вижу я, парень, не миновать тебе пули!
– Вельможный пан, ну а совру я, скажу другое какое имя, – возразил ему смолокур, – какой тебе от этого толк, все едино придется на веру принять.
– И то правда! А много ли их?
– Старик, два паныча да два челядинца.
– Что же они, шляхтичи?
– Само собой.
– И живут тут?
– Когда тут, а когда Бог их знает где.
– А лошади откуда?
– Они и пригоняют, а откуда – Бог их знает!
– Скажи ты мне по совести, не промышляют ли твои хозяева на большой дороге?
– Да откуда же мне знать, милостивый пан? Вижу, берут лошадей, а у кого – не моя забота.
– А что они с ними делают?
– Иной раз возьмут табунок, голов десять, двенадцать, сколько есть, и угонят, а куда – я тоже не знаю.
Ведя такой разговор между собою, они дошли до сарая, откуда доносилось фырканье лошадей, и вошли внутрь.
– Свети! – велел парню Сорока.
Тот поднял вверх фонарь и стал светить. Сорока глазом знатока оглядывал по очереди лошадей, стоявших в ряд у стены, и головой качал, и языком прищелкивал, и ворчал про себя:
– Как бы покойный пан Зенд обрадовался!.. Вот польские, московские, а вон немецкий мерин, и та кобыла тоже немецкая!.. Хороши! А чем кормишь их?
– Чтобы не соврать, милостивый пан, я две полянки еще весною овсом засеял.
– Так твои хозяева еще с весны пригоняют сюда лошадей?
– Нет, они ко мне челядинца прислали с наказом.
– Стало быть, ты ихний?
– Был ихний, покуда они на войну не ушли.
– На какую войну?
– Разве я знаю, милостивый пан? Ушли далёко, еще прошлый год, а нынче летом воротились.
– Чей же ты теперь?
– Да ведь леса королевские.
– А кто посадил тебя тут смолу курить?
– Королевский лесничий, родич хозяев, он тоже с ними лошадей пригонял, да уехал как-то и больше не воротился.
– А гости к твоим хозяевам не наезжали?
– Сюда никто не попадет, кругом болота, и проход только один. Это просто чудо, что вы нашли его, ведь не найдешь – и засосет пучина.
Сорока хотел было сказать, что хорошо знает и лес и проход, но, поразмыслив, решил умолчать об этом и только спросил:
– А велик ли лес?
Парень не понял вопроса.
– Как?
– Далёко ль тянется?
– Э, да кто его когда прошел: тут один лес кончается, другой начинается, Бог его знает, где его нет. Я там не бывал.
– Ладно! – сказал Сорока.
Он велел парню возвращаться и сам направился в хату.
По дороге раздумывал, как же поступить, и колебался. С одной стороны, брала его охота, воспользовавшись отсутствием хозяев, забрать лошадей и бежать со всем табунком. Ценная это была бы добыча, и лошади очень понравились старому солдату; однако через минуту он победил искушение. Взять легко, а что потом будешь делать? Кругом болота, проход один – как ты его найдешь? Один раз счастливый случай помог, а в другой раз, смотришь, и не поможет. Идти по следам нельзя, – у хозяев, наверно, достало ума, чтобы нарочно наоставлять предательских обманных следов, которые приведут прямо в болотную пучину. Сорока хорошо знал повадки людей, которые промышляют угоном лошадей или берут их в добычу.
Думал он, думал, да как хлопнет себя по лбу.
– Экий я дурак! – проворчал он. – Взять парня на аркан, и пусть ведет на большую дорогу. – При последних словах он внезапно вздрогнул. – На большую дорогу? А там князь, погоня…
«Табунок голов на пятнадцать, считай, потеряли! – сказал про себя старый забияка с таким сожалением, как будто он сам выкормил этих лошадей. – Одно можно сказать, – кончилось наше счастье. По доброй ли воле хозяев, против ли их воли, придется сидеть в хате, покуда пан Кмициц не выздоровеет, а что потом будет – это уж его забота».
Раздумывая так, вернулся он в хату. Бдительные стражи, хоть и видели, стоя у двери, как мерцает вдали во мраке тот самый фонарь, с которым ушли Сорока и смолокур, спросили, однако, кто идет, и только тогда впустили их в хату. Сорока приказал солдатам смениться в полночь, а сам бросился на топчан рядом с Кмицицем.
В хате стало тихо, только сверчки завели свою привычную песенку, мыши скреблись в рухляди, сваленной в кладовой по соседству, да больной то и дело просыпался и, видно, бредил в жару.