Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
Офицеры молчали. Недостойное поведение генерала, которое больше приличествовало мужику, а не военачальнику, занимающему столь высокий пост, восстановило всех против него, офицеры совсем помрачнели.
– Давайте же советоваться, господа! – крикнул Миллер.
– Советоваться можно только спокойно, – возразил князь Гессенский.
Миллер засопел и в гневе раздул ноздри. Через некоторое время он успокоился, обвел глазами присутствующих, как бы вызывая их на откровенность, и сказал:
– Прошу прощения, господа, но нельзя удивляться моему гневу. Не стану вспоминать все города, которые я покорил, приняв начальство после Торстенсона, ибо не хочу я пред лицом нынешнего поражения хвастаться старыми успехами. Все, что творится у стен этой крепости, выше человеческого понимания. Но посоветоваться нам надо. За тем я вас и позвал. Давайте же обсудим дело, и что решим мы большинством голосов, то я и исполню.
– Генерал, скажите, о чем мы должны советоваться? – спросил князь Гессенский. – О том ли только, как покорить нам крепость, или о том, не лучше ли снять осаду?
Миллер не хотел ставить вопрос так недвусмысленно и, уж во всяком случае, не хотел первым произнести роковые слова, поэтому он сказал:
– Говорите, господа, откровенно все, что вы думаете. Все мы должны печься о благе и славе его величества.
Но никто из офицеров не хотел выступить первым с предложением снять осаду, поэтому снова воцарилось молчание.
– Полковник Садовский! – сказал через минуту Миллер голосом, которому он постарался придать ласковость и приятность. – Вы всегда более откровенны, нежели прочие, ибо ваша слава хранит вас от всяких подозрений…
– Я думаю, генерал, – ответил полковник, – что этот Кмициц был одним из величайших воителей нашего времени и что положение наше отчаянное.
– Ведь вы, сдается, полагали, что нам надо снять осаду?
– Позвольте, генерал, я был только за то, чтобы не начинать осады. А это совсем другое дело.
– Что же вы теперь советуете?
– Теперь я уступаю слово господину Вжещовичу.
Миллер грубо выругался.
– Господин Вейгард ответит за эту злополучную осаду! – сказал он.
– Не все мои советы были исполнены, – дерзко возразил Вжещович, – и я тоже смело могу снять с себя ответственность. Нашлись такие, которые отвергли их. Нашлись такие, которые, питая поистине странную и непостижимую приязнь к монахам, убеждали вас, генерал, отказаться от всех решительных средств. Я советовал повесить посланных к нам монахов и уверен, что, когда бы это было сделано, ксендзы в страхе открыли бы нам ворота этого курятника.
Вжещович обратил при этом взор на Садовского; но не успел тот возразить, как в разговор вмешался князь Гессенский.
– Не называйте, граф, эту твердыню курятником! – сказал он. – Чем больше преуменьшаете вы ее значение, тем больше увеличиваете наш позор.
– И тем не менее я советовал повесить послов. Страх и еще раз страх, вот что повторял я с утра до вечера; но полковник Садовский пригрозил уйти со службы, и монахи ушли отсюда целыми и невредимыми.
– Ступайте же, граф, нынче в крепость, – ответил Садовский, – и взорвите порохом самую большую их пушку, как сделал Кмициц с нашей кулевриной, и я ручаюсь, что это пробудит больший страх, нежели разбойничье убийство послов!
Вжещович обратился к Миллеру:
– Генерал, я полагаю, мы собрались сюда не на забаву, а на совет!
– У вас есть что сказать, кроме пустых упреков? – спросил Миллер.
– Да, невзирая на веселость этих господ, которые могли бы приберечь свои шуточки для лучших времен.
– О, Лаэртид, славный своими уловками! – воскликнул князь Гессенский.
– Господа! – обратился Вжещович к офицерам. – Всем известно, что не Минерва ваша божественная покровительница, а поскольку Марс не оправдал ваших надежд и вы отказались от слова, позвольте сказать мне.
– Ну, заохала гора, сейчас покажется мышиный хвостик! – съязвил Садовский.
– Прошу соблюдать тишину! – строго остановил его Миллер. – Говорите, граф! Помните только, что доселе ваши советы давали горькие плоды.
– А мы, невзирая на зиму, должны есть их, как плесневелые сухари! – подхватил князь Гессенский.
– То-то вы так пьете, сиятельный князь! – отрезал Вжещович. – Оно конечно, вино не может заменить прирожденной остроты ума, однако помогает вам превесело переваривать даже позор. Но довольно об этом! Я хорошо знаю, что в монастыре есть люди, которые давно хотят сдаться, и лишь наша слабость с одной стороны и неслыханное упорство приора – с другой держат их в узде. От нового страха эти люди еще больше осмелеют, поэтому нам надо сделать вид, что мы не придаем никакого значения потере кулеврины, и штурмовать крепость еще сильней.
– И это все?
– Даже если бы это было все, полагаю, мой совет более отвечает чести шведского солдата, нежели пустые насмешки за чарой да беспробудный сон после пьянства. Но это не все. Среди наших и особенно среди польских солдат надо рассеять слух, будто рудокопы, что подводят сейчас мину под крепость, открыли старый подземный ход, который ведет под самый монастырь и костел.
– Вот это вы, граф, правильно рассудили, это дельный совет! – сказал Миллер.
– Когда этот слух распространится между нашими и польскими солдатами, сами поляки будут уговаривать монахов сдаться, они ведь, как и монахи, хотят, чтобы это гнездо суеверий уцелело.
– Неплохо сказано для католика! – проворчал Садовский.
– Служил бы туркам, так и Рим назвал бы гнездом суеверий! – подхватил князь Гессенский.
– Тогда поляки непременно пошлют к монахам своих послов, – продолжал Вейгард, – и противники ксендза Кордецкого, которые давно хотят сдаться, усилят свои старания и, как знать, не принудят ли приора и его сторонников открыть ворота крепости.
– «Погибнет град Приама от коварства божественного Лаэртида…» – продекламировал князь Гессенский.