Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
Солдат в молчании прижал его руку к губам.
Тут рядом же, но с другой стороны, раздался голос Гловбича:
– Пан Кмициц, я давно хотел сделать то, что делаю теперь!
– Ты об этом не пожалеешь!
– Век буду тебя благодарить!
– Послушай, Гловбич, почему князь не иноземный полк, а вас послал на казнь?
– Он хотел тебя опозорить при поляках. Чужие солдаты тебя не знают.
– А со мной ничего не должно было статься?
– Мне дан был приказ разрезать тебе веревки. А если бы ты кинулся спасать Сороку, мы должны были доставить тебя к князю для наказания.
– Стало быть, он хотел пожертвовать и Саковичем, – пробормотал Кмициц.
Между тем в Янове князь Богуслав, изнуренный лихорадкой и дневными трудами, лег уже спать. Он пробудился от глубокого сна, услышав шум перед домом и стук в дверь.
– Вельможный князь! Вельможный князь! – кричало несколько голосов.
– Князь спит! Не будить! – отвечали пажи.
Но князь сел на постели и крикнул:
– Огня!
Принесли огонь, одновременно вошел дежурный офицер.
– Вельможный князь! – сказал он. – Посол Сапеги взбунтовал хоругвь Гловбича и увел ее к гетману.
Наступило молчание.
– Бить в литавры и барабаны! – приказал наконец Богуслав. – Войско в строй.
Офицер вышел, князь остался один.
– Это страшный человек! – сказал он про себя.
И почувствовал, что у него начинается новый приступ лихорадки.
Глава XL
Можно себе представить, как удивлен был Сапега, когда Кмициц не только сам вернулся цел и невредим, но и привел с собой отряд в несколько десятков сабель и старого слугу. Дважды пришлось Кмицицу рассказывать, как было дело, во все уши слушали гетман и Оскерко, только нет-нет да руками который всплеснет или за голову схватится.
– Знай же, – сказал пану Анджею гетман, – кто в своей мести переходит всякие границы, у того она часто, как птица, ускользает из рук. Князь Богуслав хотел, чтобы поляки были свидетелями твоего бесчестья и позора, хотел этим еще больше унизить тебя, вот и перешел всякие границы. Но ты не хвались, ибо победу ты одержал по Божьему соизволению. А все-таки должен я сказать тебе: он дьявол, но и ты дьявол! Нехорошо князь поступил, что надругался над тобой.
– Я над ним ругаться не стану и в мести, даст Бог, не перейду границ!
– Ты совсем прости ему, как Христос прощал обидчикам, хоть, бывши Богом, словом одним мог покарать жидовинов.
Кмициц ничего не ответил, да и времени у него не было не то что для разговоров, но даже для отдыха. Он изнемогал от усталости, однако принял решение в ту же ночь выехать к своим татарам, которые стояли в лесах и на дорогах за Яновом, в тылу войск Богуслава. Люди тогда умели спать и в седле. Приказал только Кмициц оседлать свежего коня да пообещал себе сладко поспать в дороге.
Он уже садился в седло, когда к нему подошел Сорока и вытянулся в струнку.
– Пан полковник! – обратился к нему вахмистр.
– Что скажешь, старина?
– Я пришел спросить, когда мне ехать?
– Куда?
– В Тауроги.
Кмициц рассмеялся.
– В Тауроги ты не поедешь совсем, со мной поедешь.
– Слушаюсь! – ответил вахмистр, стараясь не показать, как он доволен.
Поехали вместе. Путь был не близкий, ехать пришлось через леса, окольными путями, чтобы не наткнуться на Богуслава; зато пан Анджей и Сорока отлично выспались и без всяких приключений прибыли к татарам.
Акба-Улан тотчас явился к Бабиничу и доложил, что было сделано в его отсутствие. Пан Анджей остался доволен: все мосты были сожжены, гати уничтожены; вдобавок разлились весенние воды, и поля, луга и низкие дороги обратились в вязкое болото.
У Богуслава не было выбора, он должен был драться и либо победить, либо погибнуть. О том, чтобы уйти, и речи быть не могло.
– Ну что ж, – промолвил Кмициц, – рейтары у него отборные, но конница это тяжелая. Толку от нее по этой грязи никакого.
Затем он обратился к Акба-Улану.
– Похудал ты! – сказал он татарину, ткнув его кулаком в брюхо. – Ничего, после битвы набьешь пузо княжескими дукатами.
– Бог на то сотворил врагов, чтобы мужам битвы было с кого брать добычу, – важно ответил татарин.
– А конница Богуслава стоит против вас?
– Несколько сот сабель, и конница отборная, а вчера еще полк пехоты прислали, и он окопался.
– Неужто нельзя выманить их в поле?
– Не выходят.
– А если обойти да в тылу оставить, а самим пробиться на Янов?
– Они на самой дороге стоят.
– Что-то надо придумать! – Кмициц стал поглаживать рукой чуприну. – А набеги учинять на них вы пробовали? Далеко ль они за вами шли?
– Да так с полверсты, дальше не хотели.
– Надо что-то придумать! – повторил Кмициц.
Однако в ту ночь он ничего не придумал. Зато на следующий день подъехал с татарами к стану, лежавшему между Суховолей и Яновом, и увидел, что лишнего прибавил Акба-Улан, сказавши, будто пехота с той стороны окопалась: там были небольшие шанцы, только и всего. В них можно было долго обороняться, особенно от татар, которые под огнем неохотно шли в атаку, однако о том, чтобы выдержать осаду, и речи быть не могло.
«Будь у меня пехота, – подумал Кмициц, – я бы напролом пошел…»
Но о том, чтобы привести пехоту, и думать было нечего, – не так уж много было ее у самого Сапеги, да и времени не оставалось, чтобы ее подтянуть.
Кмициц подъехал так близко, что пехота Богуслава открыла по нему огонь: но он, не обращая внимания на стрельбу, разъезжал под пулями, разглядывал, озирался кругом, и татары, хоть они под огнем держались хуже, принуждены были ехать с ним в ногу. Потом выскочила конница и стала заходить сбоку. Пан Анджей отскакал тысячи на три шагов и вдруг повернул назад и ринулся на нее.