Потоп
Шрифт:
Все трое молчали, а какое-то время спустя Лупоглазый снова передал Бреду кувшин. Женщина встала и, тихо переступая босыми ногами, подошла к борту, перегнулась и стала мыть в реке жестяные тарелки, чашки и сковороду. Потом сказала, что, пожалуй, приляжет. Лупоглазый распорядился, чтобы она поправила огонь. Сделав это, она проскользнула мимо них в темноту, бесшумная, как вьющийся дым.
К полуночи кувшин, когда его
Присаживаясь в очередной раз на корточки к стене, он сказал:
— Я тут читал насчёт процесса. Протокол, который в суде вели.
Ему показалось, что Лупоглазый не слышит. Но тот снова, щёлкнув кнопкой, поглядел при свете разгоревшегося в жаровне огня на лезвие и сказал:
— Он с ней баловался под кустами.
— Так и говорили на суде, — сухо заметил Бред.
— Под теми большими, с цветками.
— Гортензии. Поздняя осень была, а они всё цвели.
Лупоглазый снова передал ему кувшин. Бред выпил, потом отхлебнул Лупоглазый. Поставил кувшин рядом и стал смотреть на дымный огонь. В руках он держал нож; время от времени нажимал кнопку, и лезвие выскакивало наружу. Но Лупоглазый уставился на огонь и на лезвие не глядел.
Не поворачиваясь и произнося слова ещё более хрипло и невнятно, он сказал:
— Музыка ночью будто на месте застряла, завела одно и то же, как дура. Ты с твоей бабой уже смылся, уволок её. А парень, которого кокнули, — как там его?
— Альфред Татл. Его прозвали Тат.
— Тат, — пробормотал Лупоглазый себе под нос и как будто ещё ниже сполз по стенке, глядя в огонь жаровни. — Музыка, — сказал он опять, — она всё одно шпарит, а парень уже с ней не крутится, с твоей сестрой. Оба стоят. Потом он вдруг как застонет — заболело у него, что ли. Он её держит, но не тискает. Вид у него, будто сейчас с катушек долой.
Он снова помолчал и сполз ещё ниже, всё так же глядя в огонь.
— Ну? — тихо подстегнул его Бред.
— Он её не тискал, — еле слышно выговаривая слова, повторил Лупоглазый, — чего не было, того не было. Вроде взял за руку у плеча и вроде как хочет за руку поднять. Как чайную чашку за ручку, да так аккуратно держит — аж бы не пролить. А у неё ноги до пола не дотягиваются. И вот таким манером ведёт он её к двери. А она будто плывёт, плывёт у него в руках. И повёл он её туда, к кустам, я-то уже знал, что он над ней сделает. Видел, что нет у него терпёжу. Ну а она, она — ни гу-гу. А тогда… тогда…
Голос его замер. Он закрыл глаза и погрузился в себя.
—
Лупоглазый очнулся.
— Ну а я пополз по полу и слышу их. Хвастать не буду — один шорох да вздохи, ни он, ни она ни гу-гу. А видать я их так и не видал. А раз не видал, чего зря говорить…
Бред встал на колени, схватил его за плечи и потряс.
— Слушай-ка, слушай-ка, ведь ты же поклялся в суде, будто был пьян и спал мертвецким сном! Клялся, что ничего не видел!
Лупоглазый повернул к нему голову. Огонь озарил его потное лицо, отбрасывая на него красные блики. Потом широкая лягушачья пасть без подбородка над торчащим кадыком скривилась в хитрую ухмылку, и выпученный глаз прищурился.
— Так ведь то в суде…
И снова ушёл в себя.
— Так ты не спал? — тряс его, спрашивал Бред.
Лупоглазый медленно повернулся к нему.
— А то, — сказал он. — Лежал. Будто сплю. Зажмурился и поглядывал. Ага.
Он помолчал, переведя взгляд на пламя в жаровне, потом заговорил снова — речь его теперь была ещё невнятнее, ещё безразличнее:
— Видал, как вы там танцуете. Видал, как скакали, крутили задами. И как та рыжая трясла и виляла задом. Зад у ней был что надо. — Он помолчал, потом забормотал снова: — Видал, как ты с ней возле меня крутишься. И что ты в темноте себе позволяешь. С ней то есть балуешься. Она вырывается, а ты хвать её за мягкое место. Ага!
Он совсем сполз вниз. Бред потряс его за плечо.
Лупоглазый шевельнулся, открыл глаз.
— Ага. Как ты с ней балуешься. Раз вы встали совсем со мной рядом, когда музыка замолчала, и она прямо тут дышит…
Он больше не смотрел на Бреда.
— Ну да, и как ты её утаскивал, видел. Понятно, чего тебе было надо. Она-то кобенится, назад тянет. А ты, видно, совсем закинулся, гори всё огнём. Она ещё и босая. Видел я — она босая, а ты её тащишь. Потом уволок. — Помолчав, он опять заговорил: — А тот парень, которого кокнули. Он с твоей сестрёнкой был. Я подполз и всё слышал, да леший с ними, мне-то что до неё? Ни зада у ней, ни длинных этих ног. А ведь как на эти её ноги поглядишь, тебя во как разбирает. Прямо терпёжу нет.
Он глядел на опадающее пламя.
— Ноги у ней длинные были, ну точь-в-точь молодые деревца, — произнёс он, и голос его стих.
— Проснись, чёртов сын! — Бред нагнулся над ним и стал его трясти.
— Ага, — медленно заворочал тот языком, — я-то пополз по полу и в дом. Сапоги скинул, поставил у пианины. Темно было на лестнице, а шуметь не хотел…
— Ты?.. — уставился на него Бред. Он облизнул губы и начал снова: — Ты… ты поднялся наверх?