Потоп
Шрифт:
Бредуэлл Толливер был совершенно холоден, словно его парализовало. Он ощущал, как кровь стучит у него в висках, но звук был далёким, словно доходил из тёмной пещеры. Он вдруг почувствовал себя выпотрошенным, обобранным. Он пытался заговорить, но губы ему не повиновались. Он чувствовал, что, если бы они зашевелились, если бы только они хоть начали шевелиться, они смогли бы что-то произнести и преодолеть сковавшее его оцепенение.
Яша Джонс сказал:
— Нужны, конечно, изменения,
Послышался неясный звук, и все трое повернулись к арке, ведущей в прихожую.
Секунд десять они смотрели на него в полной тишине. Мэгги медленно поднесла руки к лицу, слегка прикоснулась к щекам и из этой рамки неотрывно смотрела на человека в, серой бумажной куртке. Она первая нарушила молчание.
— Калвин, — произнесла она.
Без всякого выражения. Слово глухо повисло в воздухе.
Но человек в серой бумажной куртке на него не обернулся. Он уставился на Яшу, который стоял шагах в десяти от него между столом красного дерева и восточной стеной. На остальных он не смотрел.
Не смотрел он и на никелированный револьвер, который держал в вяло повисшей правой руке. Кисть высовывалась из серой матерчатой трубы, облегавшей руку. Кисть, казалось, существовала отдельно от тела.
Далеко в темноте снова завыли сирены.
— Сирены, — сказал Бред и посмотрел на человека в серой бумажной куртке.
Калвин Фидлер наклонил набок голову, словно прислушиваясь к далёким звукам. Изящный гребень седых волос был такого же цвета, как куртка. Лицо под высоким лбом, поднятое словно в знак вежливого внимания, тоже было серым.
Сирены смолкли. Наступила тишина. Потом тишина перестала быть тишиной, наполнившись негромким зудением июльских мух в тёмных деревьях, словно по нервным окончаниям настойчиво, аккуратно водили пилкой для ногтей. Калвин Фидлер снова упёрся взглядом в Яшу Джонса, чьё лицо было слегка в тени, потому что свет канделябров по обе стороны от камина падал ему на спину.
— Вы сказали, что времени вам хватит? — сказал он Яше.
— Да, — сказал Яша и сделал к нему шаг, словно желая завести с ним беседу.
— Не подходите, — сказал Калвин Фидлер, — я не хочу, чтобы вы ко мне приближались. — А потом объяснил: — По-моему, я никогда не любил, чтобы ко мне подходили слишком близко.
Яша больше не сделал ни шагу. Он стоял совершенно спокойно под направленным на него взглядом, но Бред заметил, что он чуть-чуть согнул колени.
— Вы ведь физик? — спросил Калвин Фидлер.
Яша засмеялся.
— Когда-то изучал физику, — объяснил он. — Очень давно.
— Разве учёным-физикам не приходится задумываться над природой времени?
— Говорят, да.
Калвин Фидлер продолжал его разглядывать.
— Но я всего лишь врач… — Он помолчал, покачав головой. — Был врачом. А врачи не учёные, как вы, они не сильны в теории, как вы, учёные-теоретики. Но…
Яша почти неприметно двинулся вперёд.
— Не подходите ближе, — сказал Калвин Фидлер.
Он погрузился в глубокое раздумье. Потом встряхнулся.
— Но… — снова начал он. И опять замолчал.
— Но что? — тихо спросил Яша Джонс.
Калвин вышел из забытья, поднял голову.
— Но если я в теории времени и не силён, у меня было его достаточно. Я целых двадцать лет о нём думал.
— Да? — спросил Яша и наклонился, вслушиваясь.
— Пожалуйста, не подходите ближе, — сказал Калвин, голос его звучал просительно.
— Вы говорите, что у вас было много времени, чтобы думать о времени, — с интересом сказал Яша. — И что же вы открыли?
— Вы, пожалуй, сочтёте это трюизмом, — сказал Калвин. — Но это не так. Я могу сказать, что время — это мера жизни, а жизнь — мера времени, и если вы не проводили дни и ночи, пытаясь измерить эти несоизмеримые величины, измерить их друг другом, тогда вы ничего о них не знаете. И ничего не знаете о себе.
Яша Джонс легонько кивнул. Вид у него был серьёзный, задумчивый.
— Вы меня поняли? — спросил Калвин, впившись взглядом в лицо Яши Джонса. Свет, падавший сзади, блестел на высоком лысом черепе, глянцевом от ночной жары.
— Да, — помолчав, сказал Яша.
— Нет, не поняли, — брюзгливо бросил Калвин, словно возражая тупому ученику. — Ни черта вы не знаете. Если бы я мог вам объяснить. Нет, если бы я мог вас ввести в мою личную лабораторию, которая в просторечии зовётся тюрягой, где бы вы подверглись опыту, который я… — Он замолчал, размышляя.
— Думаю, что все мы имеем представление об этой лаборатории, — мягко возразил Яша Джонс, — и зовётся она вовсе не тюрягой. Она зовётся…
Вдалеке снова завыли сирены.
— Воют сирены, — сказал Бред.
Калвин Фидлер секунду прислушивался. Сирены смолкли. Он снова повернулся к Яше Джонсу.
— Как же она зовётся? — спросил он у него.
— Моим «я».
Калвин Фидлер снова брюзгливо помотал головой.
— Послушайте, если вы дни и ночи пытаетесь соизмерить несоизмеримое, вы мучительно жаждете того момента, когда, если перефразировать Библию, несоизмеримое обретёт соизмеримость. — Он требовательно наклонился к Яше. — А вы знаете, когда это бывает?