Потоп
Шрифт:
Однажды, когда он вернулся около половины третьего ночи и, не зажигая света, стал раздеваться, Летиция спросила его из темноты:
— Милый, скажи, что с тобой происходит?
— Ни черта.
— Знаешь, нас никто не заставляет ехать в Мексику.
— Чёрта лысого, не заставляет! — огрызнулся он, стоя голый в темноте. Чёрта лысого, его не заставляли!
Утром 4 октября от Телфорда Лотта пришёл толстый конверт. Телфорд коротко писал, что в большую критическую статью, копию которой он посылает по секрету, просочились кое-какие сведения. Он знает, что Бреду это будет интересно. Восхищение, уверенность в успехе, привет.
Бред выбросил письмо и непрочитанную статью в корзину. Он крепился до двух часов дня, до конца ленча. Потом вскрыл бандероль с книгой.
Она была толстая — 471 страница. К обеду, в семь часов вечера, он прочёл 185 страниц. Молча поковырял в тарелке, сказал, что ночью будет работать,
В сущности, она была всего лишь высокой рыжеволосой женщиной лет двадцати семи от роду, которая сидела в зелёном клетчатом ситцевом платье за большим, довольно обшарпанным столом красного дерева и улыбалась ему из-за зажжённых свечей смиренной, недоумевающей улыбкой. Он подошёл и поцеловал её. Другого выхода у него не было.
Он читал у себя в кабинете до половины четвёртого утра, кинулся на кровать, не раздеваясь и не гася света, и проспал до половины девятого. Когда он спустился пить кофе, Летиция уже ушла к себе в мастерскую. Он сел за стол красного дерева, завтрак ему подавала негритянка Сью-Энн, а он испытывал то же, что и в то давнее утро на Макдугал-стрит, когда, поздно проснувшись с горьким вкусом во рту от вчерашней выпивки, политики и самоуверенной болтовни, нашёл её записку, написанную размашистым почерком:
Милый дуралей… Пошла работать — вдруг нашёл стих. Увидимся в 4.30. Ночь была чудная. И сегодня будет чудная. Я тебя люблю.
Л.
P.S. Напиши мне что-нибудь замечательное.
Записка так и стояла у него перед глазами.
В тот день он завербовался в Испанию. Да, тогда был тот день, а сегодня — этот день, и в мире всё происходит по какой-то своей, чудовищной логике. Он уронил голову над ещё не тронутым кофе, не понимая, что это за логика. Но помнил, что после кофе ему придётся пойти наверх и опять взять в руки ту книгу.
Он спустился вниз в половине третьего, чтобы наскоро поесть, стоя перед кухонным холодильником. В доме было тихо. Потом он вернулся наверх. По дороге заметил, что жарко. Совсем как летом.
Ближе к вечеру он услышал шум машины, потом голос Мэгги внизу. Немного погодя его позвала Летиция. Дочитав последнюю страницу, он лёг на постель и уставился в потолок. Надо надеяться, что Летиция кончила писать этот проклятый портрет Лупоглазого, и Лупоглазый уже смылся. Он подумал, что вечером опять будет выпивка, ужин на застеклённой террасе с Мэгги и инженером — чёрт возьми, который же это из них? — бридж, болтовня, последние осенние насекомые будут нагло тыкаться в стёкла, пытаясь проникнуть туда, где горит свет, как мысли, которые так же бессмысленно бьются и не могут проникнуть в твоё сознание. Он подумал о тех, кого убили в Испании. Им не пришлось выяснять, чем всё это обернулось.
Он встал, умылся до пояса холодной водой, натянул свежую белую майку, причесался и пошёл вниз.
В.Кто был на террасе, когда вы туда спустились?
О.Там был Тат…
В.Кто?
О.Ал. Татл, обычно его звали Тат.
В.Тат или Ал Татл — это тот человек, который официально известен как Альфред О. Татл?
О.Думаю, что так.
В.То есть что значит думаете? Разве вы не видели его подписи, имеющей законную силу?
О.Не помню.
В.Вот она на чеке.
О.Что ж…
В.Переверните чек. Это ваша передаточная надпись?
О.Забыл.
В.За что был выписан чек?
О.За карты.
В.Вы хотите сказать — азартную игру?
О.Да.
В.Сколько раз Альфред Татл бывал в вашем доме? До этого последнего раза?
О.Восемь или десять.
В.И каждый раз играл в карты на деньги?
О.Думаю, что да.
В.Обычно выигрывали вы?
О.Я не записывал партий в покер. Но игру в бридж записывал, потому что…
В.Обычно выигрывали вы?
О.Я же вам говорю, что насчёт покера не помню. Я старался выучиться получше играть в бридж и поэтому…
В.А ваша игра в покер в улучшении не нуждалась?
О.Не в этом дело, меня просто больше интересовал…
В.На какую сумму выписан чек, который вы держите?
Защитник.Протестую, ваша честь! Этот документ не приобщён
Судья.Протест поддержан.
В.Ваша честь, я предлагаю приобщить этот чек к делу.
Судья.Принято. Пометьте его.
В.Значит, мистер Толливер, в ночь, когда вы получили этот чек, вы в карты выиграли?
О.Думаю, что да.
В.Выигрыш был оплачен этим чеком?
О.Как видно, да.
В.На какую сумму чек у вас в руках?
О.На сто тридцать пять, долларов и шестьдесят центов.
В.Что ж, неплохой заработок за ночь. Это был единственный раз, когда вы выиграли деньги у Альфреда О. Татла?
О.Послушайте, чек выписан на меня, но это не значит, что я выиграл все эти деньги. Я банковал, поэтому расчёт производился через меня.
В.Ваша честь, я хотел бы позднее вернуться к этому вопросу. А теперь я…
Он положил пухлый чёрный том на стол и вспомнил Альфреда О. Татла — высокого, простецкого, чистенького парня с длинными ногами и огромными лапищами, явно предназначенными для того, чтобы усмирить коня или почесать за ушами собаку, выращенного на бедном ранчо в Колорадо вдовой матерью, которой он письменно покаялся в проигрыше 135 долларов 60 центов, просил прощения, зная, как она нуждается в этих деньгах, и обещал, что впредь постарается избегать искушения, употребив слово, которое услышал в белой церкви под сенью Скалистых гор. Однако он поддался искушению и пришёл ещё раз, а потом ещё раз и погиб.
Мать его сидела на скамье для свидетелей. Сукин сын прокурор вызвал её из самого Колорадо — в чёрном платье, с рабочими, ободранными в кровь руками, — чтобы она могла поплакать на свидетельском месте, когда зачитывали письмо, а потом подтвердить его подлинность.
В.Как ваше имя?
О.Лупоглазый.
В.Я спрашиваю, как ваше настоящее имя?
О.Гомп.
В.Гомп? Гомп не имя.
О.А у меня вот такое.
Судья.Если будут смеяться, я очищу зал.
В.Гомп, а дальше?
О.Гомп Драмм. Как у папаши. Он был Уиллибай Драмм. А пап…
В.Отвечайте на вопросы, мистер Драмм. Где вы были во вторую половину дня пятого октября?
О.У Фидлеров.
В.Зачем вы туда пришли?
О.Чтобы с меня срисовали картину. Раз я такой красавчик.
Судья.Соблюдайте порядок!
В.Кто рисовал ваш портрет?
О.Летти.
В.Кого это вы называете Летти?
О.Да бабу Бреда, вот же она сидит.
В.Вы говорите о миссис Толливер?
О.Я говорю о вон той, что там сидит, рыжей такой, с длиннющими ногами.
В.Скажите, Гомп, сколько надо времени, чтобы нарисовать картину? Сколько на это надо времени?
О.Да мы вот с ней проваландались, почитай, всё лето.
Защитник.Ваша честь, я возражаю. Прошу вычеркнуть из протокола первую часть ответа как не относящуюся к существу дела.
Судья.Вычеркните. Присяжные, не обращайте внимания на «мы с ней проваландались». Продолжайте.
В.Так вот, Гомп, сколько времени понадобилось, чтобы «нарисовать с вас эту картину»?
О.Я же говорю: почитай, всё лето.
В.Почему же так долго, Гомп?
О.Я же говорю, мы проваландались…
В.Проваландались? Что значит проваландались?
Защитник.Возражаю! Возражаю! Ваша честь, я возражаю…
Двадцать лет спустя Бредуэлл Толливер думал, держа в руках толстый чёрный том: Ах, ты, сукин сын…
Сукин сын Мелтон Спайр сделал на этом деле карьеру — попал в конгресс и так далее. Бред встал, положил книгу, пошевелил затёкшими пальцами.
Он подошёл к окну и выглянул в сад. Там всё ещё светились огоньки сигарет. Поэтому он взял фонарик. Иначе Мэгги подумает, будто мама Фидлер бродит по дому, и кинется наверх. Ему не хотелось видеть Мэгги. Ему никого не хотелось видеть.
Он ощупью спустился вниз, не зажигая фонарика, прошёл через прихожую в библиотеку, а оттуда в детскую — в комнату, где среди наклеенных на стены карт из «Нэшнл джеографик», «конструктора», негодных рыболовных снастей, ржавеющих ружей и облезлых, заплесневелых чучел всё ещё висел портрет. Он засветил фонарик.
Чучело енота уныло склонилось над несуществующим омутом. Сова — огромная полосатая сова — высокомерно глядела в тёмный угол за лучом фонарика. Сорокопут давно разуверился в собственной лютости и казался пристыженным. Луч нащупал портрет.