Потоп
Шрифт:
Вдруг молодой Татл издал звук, похожий на жалобный стон. Словно что-то в нём сломалось. Он как-то враз осел. Я это почувствовала, хотя и не решалась поднять глаза. Потом каким-то хриплым шёпотом он произнёс:
— Проклятая пластинка… если бы пластинка не застряла… если бы она не застряла…
Глава двадцать пятая
Бредуэлл Толливер уставился в темноту. Он видел две горящие точки сигарет там, внизу, возле чёрного бельведера. Высунулся из окна в темноте, не понимая, что там происходит. Он не понимал, что происходит и с ним самим.
Когда он проснулся под вечер в
— Привет, — сказал он.
— Послушай, — сказала она. — Валяешься весь день, как свинья в луже. И я вот что тебе скажу раз и навсегда: если ты ещё хоть раз вздумаешь себя так вести, я как верная жена сама поднесу тебе стакан виски, но когда ты раскроешь свою пасть, чтобы его вылакать, я, по выражению Лупоглазого, трахну по твоей тупой башке бутылкой.
Он жалобно улыбнулся.
— И сотри с физиономии эту обольстительную мальчишескую улыбочку, — сказала она, дрожа от бешенства.
— Я не шучу. А бедная Мэгги совсем разболелась, нет, не с перепоя, пьянство, слава богу, у вас не семейный порок; у неё озноб и тошнота. Не хочет, чтобы вызвали Калвина. Я в конце концов усыпила её вероналом.
Она смотрела на него так, будто увидела в первый раз.
— А ты встань, оденься и лучше мне сегодня на глаза не показывайся.
Она круто повернулась и, стуча каблуками, пошла к двери, но выходя обернулась к нему.
— Не говоришь? — вдруг спросила она с грустью. — Даже мне сказать не хочешь, из-за чего ты такой, что тебя мучит? Ну что же тебя мучит?
И прежде чем он успел огрызнуться, какого чёрта ей надо, ничего его не мучит, она скрылась.
Следующие три дня его словно тень преследовало что-то, чего он не мог припомнить, но что всегда было тут, рядом, и сразу же с непостижимой сноровкой ускользало из поля зрения, стоило ему повернуться, чтобы это поймать. Бред почти не видел Летицию и Мэгги. Его оставили один на один с его ненавистью к Фидлерсборо; Летиция сидела возле Мэгги в комнате с опущенными шторами. Мэгги не выздоровела, но разрешила позвонить Калвину и сказать, что у неё лёгкое недомогание, она пробудет здесь всю неделю, а в воскресенье он всё равно приедет, чтобы привезти на машине часть их вещей. Ей очень неприятно заставлять его заниматься укладкой, но она вернётся домой в понедельник и всё подготовит для их переезда из квартиры на Большой улице.
В четверг к вечеру Летиция вошла в комнату Бреда. Затворила за собой дверь. Пододвинула стул к его письменному столу, закурила сигарету и, сведя брови, словно пыталась что-то прочесть при плохом свете, посмотрела ему прямо в глаза.
— Чёрт знает что мы с тобой натворили, — сказала она.
Он смотрел в окно. Шёл дождь. Тогда он к ней обернулся:
— В каком смысле?
— Чем меньше ты припомнишь, тем легче у тебя будет на душе. Нашими козлоногими вакханалиями в прошлую субботу мы своего добились: толкнули Мэгги с этим Татлом под куст гортензии на травку.
Тело её обмякло, голова упала на грудь, колени были плотно сдвинуты, голые руки опущены, и дым из сигареты
— Прямо хоть плачь, — сказала она.
Он смотрел в окно на дождь. Дождь упорно, нескончаемо точил, буравил поверхность реки, окрашивая её в туманно-серый цвет. Серая пелена, мерно падающая сверху, заволакивающая всё, казалась бесконечной, как небо, как материя, казалась сутью всего.
Бред смотрел в окно и сам не понимал, что он чувствует. А чувствовал он злость. Чувствовал себя обобранным и оскорблённым. Чувствовал, что его переполняет жалость. И, как ни странно, вдруг почувствовал неестественный и какой-то отвлечённый приступ вожделения. В этот миг он подумал о Мексике. В Мексике не будет дождя. Он поглядел на Летицию.
Она наклонилась вперёд, опустив голову, волосы тяжёлыми прядями падали на щёку.
— Она не потаскуха, — говорила Летиция. — Маленькая девочка, набитая идеалами. И по её словам, Татл был так же потрясён, как она. Он и не думал соблазнять порядочную замужнюю женщину. Он вроде бы из этих «истинных христиан», но той разновидности, что в Скалистых горах.
Она посмотрела на дым, кольцами вьющийся из сигареты.
— Знаешь, после того как он это сделал, она, видно, просто оцепенела, а он одёрнул ей платье, вытер своим носовым платком ей лицо, стал её отряхивать, ну как отряхивают ребёнка, который упал, — и всё время повторял одно и то же: «Простите… Простите… Вы никогда больше меня не увидите…»
Она затянулась сигаретой и выпустила изо рта неожиданно большое рваное облако.
— Господи, — сказала она, — представь себе её безжизненную, как кукла, и эти его громадные ручищи, которые её отряхивают. — Она раздавила сигарету в пепельнице. — Просто хоть плачь. Будь оно всё проклято!
Она закурила новую сигарету.
— Знаешь, — сказала она. — Я ведь слушала ту чёртову пластинку.
— Какую пластинку?
— «Континентальный», ту, что ты спьяну крутил как бешеный. Лежу, слышу эту пластинку и понимаю, что там заело, заело уже давно. Понимаю, что там происходит что-то нехорошее. Надо было мне тут же встать и спуститься вниз. Я ведь знала, что надо, чёрт бы меня побрал, в глубине души это знала… но ты… — Она осеклась.
— Что я?
Она кинула на него испытующий взгляд, потом отвернулась и смяла только что закуренную сигарету.
— Ладно, чего уж тут, — сказала она, глядя в пепельницу. Потом разом повернулась и посмотрела ему в глаза. — И вот я не встала, и так оно и случилось, — сказала она, — поэтому мне надо было хотя бы попытаться что-то наладить, верно?
— Конечно…
— Я и попыталась. Рассказала ей о нас с тобой.
Он слышал слова, но не понимал их смысл. А потом вдруг понял, но смысл тонул в пустоте, не имея связи с чем бы то ни было, и поэтому его всё равно что не было. Он поглядел в дождливую даль. Перед ним возник мимолётный образ: он увидел, как там, далеко, он голый одиноко съёжился на плоской земле под серой бесконечностью дождя.
— Мне надо было что-то сделать, — продолжала Летиция, — чтобы она не чувствовала себя такой одинокой. Она чуть было не написала Калвину письмо, чуть было не убежала куда глаза глядят. Я сказала, что не советую рассказывать Калвину и так далее. Она знает, как он к этому отнесётся, и ей надо было решить, что делать. Но я ей всё рассказала о том баске, почему это произошло. И я рассказала ей…
Она не сводила с него странного, нежного, словно обволакивающего его взгляда.