Повелитель крыс
Шрифт:
— Смотри на камень, Тереза, — сказал он, медленно раскачивая амулет из стороны в сторону. — Это будет легко. Исходящая от него сила поможет тебе скользнуть…
Еще несколько успокаивающих слов — и Тереза погрузилась в гипнотический транс. Григорий порадовался этому. Он боялся, что после того, что Терезе довелось пережить в плену у Франтишека, она будет бессознательно сопротивляться гипнозу. Порой его поражало, с каким безграничным доверием она к нему относится. Сам он в себя с такой силой не верил.
Следующий этап стоящей перед ним задачи был посложнее: теперь
— Дай мне руку, пожалуйста.
Она без промедления повиновалась. Контакт придал Григорию сил и облегчил восприятие.
Григорий смотрел на качающийся амулет.
Купе по углам подернулось дымкой и утекло подобно странной, незнакомой жидкости. Вскоре остались только они с Терезой, а все остальное перестало существовать.
Ты впустишь меня? — мысленно спросил он. — Ты покажешь мне то, что он заставил тебя показать ему?
Тереза не отвечала, но туман, окруживший их, начал понемногу рассеиваться, преображаясь в горы и холмы, поросшие деревьями и кустарниками. Но не они приковывали к себе взор Николау, а стоявшая на одной из вершин странная постройка. Башня была не слишком высока, но исходившее от нее ощущение угрозы было почти осязаемым. Григорий гадал: уж не воспоминания ли это Терезы о каком-нибудь фильме ужасов. Но нет, это навряд ли — ведь он-то сам узнал эту башню по воспоминаниям, некогда принадлежавшим Вильяму Абернати.
Весь пейзаж виделся Григорию в странном ракурсе. Казалось, будто бы Тереза смотрит на башню и прилегающие к ней окрестности не только своими глазами, но чьими-то еще. Пар глаз было несколько, но они почему-то принадлежали одному и тому же существу.
Наследственная память. Эти два слова как бы сами пришли на ум Николау. В них было что-то такое, что напомнило ему о Петере Франтишеке. Видимо, это был отголосок его слов, произнесенных в присутствии Терезы, когда он изучал ее сознание. Николау мысленно поблагодарил Франтишека, поскольку его догадка многое проясняла.
Видевшие башню с других точек люди могли быть только прямыми потомками — детьми или внуками некоего пращура, основателя рода. Дети детей впоследствии, вероятно, могли вступить в браки, находясь в родстве между собой. Тереза унаследовала сохраненные памятью картины такими, какими они виделись тем и другим, и за счет этого ее связь с прошлым усилилась. В этом был определенный смысл. Если основатель династии надеялся на успех, ему нужно было, чтобы его потомки сохранили кровное родство.
Осуществление подобного замысла говорило об использовании магической силы такой мощи, какую Григорию и представить было трудно. Даже пребывая в полугипнотическом состоянии, он не смог не содрогнуться.
Не об этом ли наследстве толковал Франтишек? Кто же должен был получить его? Неужели…
Григорий не решился проникать глубже. Его предположение не могло быть верным!
Картина померкла. По прошествии такого времени воспоминания могли быть только разрозненными — такими же, как у Григория. Просто поразительно, какими яркими остались те, что сохранились. А это тоже свидетельствовало о величайшем могуществе прапредка Терезы, хозяина башни.
Еще одно воспоминание. Статуя, вырезанная из камня той самой скалы, на которой возвышалась башня. Кто-то инкрустировал жилы белого камня в серые плечи… нет — в крылья, и два камня, серый и белый, как бы сплавились.
То был Фроствинг. То был грифон в те далекие времена, когда он был всего лишь каменной глыбой.
Сотворение Фроствинга… Григорий более внимательно всмотрелся в это воспоминание. Быть может, ему наконец-то предоставилась возможность кое-что узнать о своем извечном мучителе.
Окутанные слепящим светом две глыбы камня слились воедино… и Николау понял, что белый камень на самом деле вовсе не камень, а… кость. Как сказала Тереза на вокзале Юнион? «Кости земли и кости человеческие…»
И вдруг двухфутовая каменная фигура издала свой первый крик, возвестивший о ее рождении. От этого крика Николау зазнобило. В нем было столько боли, что Григорий невольно пожалел грифона — создание, у которого, как теперь понял Николау, не было иного выбора. Он был сотворен таким.
А потом грифон открыл глаза, и стало видно то зло, что поселилось внутри него. Глаза были серо-голубые и полные ненависти. А потом голубизна стала выцветать, выцвели и сами глаза, растаяли, и их сменили черные впадины под нависшими надбровными дугами. Жалость, которую Григорий испытал к грифону, ушла, словно испарилась.
А вместе с ней — резко, внезапно — и само воспоминание.
В следующее же мгновение перед взором Григория предстало сражение. Войско магов, численностью своей поражавшее воображение, продвигалось вперед, круша все на своем пути. Григорий заметил Фроствинга и других созданий, порожденных магией, а также множество мужчин и женщин. Это были враги — меньшие маги, которые страшились истинного господина, хозяина черной твердыни. Их было слишком много. Он не мог в одиночку сразить их всех. Звучали выкрики, слышались слова, и Григорий понимал их, хотя они звучали на том самом языке, на котором он заклинал Фроствинга.
Но не так много значили слова, как те, кто произносил их. Враги надвигались, сметая одну преграду за другой. Ничто не могло их остановить. Осталось недолго ждать конца. Развязка не оставляла сомнений. Хозяин башни должен был проиграть эту битву.
Однако он заранее знал об этом и придумал, как омрачить неминуемую победу своих недругов. Множество детей, зачатых избранными женщинами, рассеется по всему свету. Сейчас в башне остались только наиболее одаренные, ибо они были нужны для оказания помощи отцу перед самой его кончиной. Приготовления близились к завершению. Враги не тронут детей, а когда он, побежденный, попадет в руки врагов, они все будут помечены — всякий, кто коснется его рукой или магической силой. Их потомки будут заклеймены.