Повелитель крыс
Шрифт:
Григорий думал только об одном: ему совсем не хотелось разделить участь Абернати. Здесь не было ни испещренной рунами черной воронки, ни жуткой банки, в которой могла быть помещена его душа, но грозил ему тот самый леденящий сердце ужас, которому посвятил себя побежденный им черный маг. Разница была лишь в том, что Франтишек мог преуспеть в том, что не удалось Абернати.
Петер Франтишек был готов впитать его жизненную силу так же легко, как Григорий впитал силу Абернати… вот только связанный маг жаждал этого, а Николау при этом испытал отвращение.
«Да он и вполовину не понимает истины! Он не осознает,
Григорий изо всех сил боролся с хваткой Франтишека. Мысли метались и путались у него в мозгу. Это были его мысли… и не его. Словно бы какая-то крошечная частичка Абернати все еще жила внутри него, все еще имела голос, которым могла высказать свое желание…
Этой мысли хватило для того, чтобы Николау испытал еще большее отвращение к тому, что задумал совершить его противник. И тогда он нашел в себе волю воспротивиться замыслу этого тщедушного человека, прикованного к креслу из железа и серебра.
Петер Франтишек распрямился, скрипнул зубами и взглянул на своего противника так, словно видел его впервые в жизни.
— Твоей воли будет мало, — процедил он сквозь стиснутые зубы.
Григорий прибавил к своей обороне чисто физическую силу, но когда попытался поднять руки, обнаружил, что не в состоянии и пальцем пошевелить. Франтишек не был законченным безумцем. Он понимал, какую опасность для него может представлять его пленник.
— Мое право на наследство выше права всех прочих! Я — более он, чем кто-либо еще из других!
Опять какая-то белиберда… Николау вообще не собирался заявлять свои права на какое-то там наследство, оставленное давным-давно отошедшим в мир иной колдуном. Значение для него имели только собственная жизнь и жизнь Терезы. Просто поразительно, как дорога ему стала жизнь теперь, когда он мог потерять ее! В большой степени это было связано с Терезой Дворак.
Тереза… Григорий, продолжая противиться воле Петера Франтишека, мысленно выругал себя за непроходимую глупость. Он опять забыл воспользоваться контактом с ней! Они держали друг друга за руки, но нужно было сделать усилие и заставить их связь заработать.
Он сделал это… и еле-еле успел. Франтишек уже начал впитывать энергию из всего, что его окружало, дабы подавить волю Григория раз и навсегда, и это у него чуть было не получилось. Николау ощущал рядом с собой гибель. Одна за другой гибли крысы — верные помощницы Франтишека, а сила их повелителя возрастала. Значит, часть силы Франтишека была скрыта в них, и тот, кто сидел в кресле, нес в себе не все свое могущество целиком — оно было роздано по крохам его приспешникам, он приберегал его для решающего момента. Франтишек был настолько самонадеян, что даже во время поединка с Григорием отказался от того, чтобы пустить в ход всю свою мощь. А это говорило как о том, что мощь его невообразимо велика, так и о том, что он чересчур дерзок и беспечен.
Григорий гадал, удастся ли им с Терезой одолеть Франтишека объединенными усилиями.
— Вы очень сильны, но это… ничего не значит.
Темнота огласилась диким визгом. Несколько крупных крыс перебежали круг света на подламывающихся лапках. Одна из них повалилась набок и окаменела. Ее глазки из серо-голубых стали светло-карими.
Совсем как у Абернати…
Напряжение возросло уже до таких пределов, что Григорию казалось: его разум вот-вот разбухнет и взорвется. Он не мог пойти в контрнападение. Он мог только обороняться, защищать себя и Терезу от маниакального голода Франтишека, желавшего поглотить их души. Быть может, Тереза и была нужна связанному мерзавцу живой, но если бы он понял, почему его пленники так крепко держатся за руки, он бы и ее силы высосал без остатка.
И все же Григорий чувствовал, что его враг прибегает ко все новым и новым ресурсам своей боевой мощи. Понял, стало быть, что победа ему легко не достанется. Теперь ему придется пожертвовать кем-то еще, кроме крыс.
Конрад немного отступил назад, но Григория и Терезу продолжал держать под прицелом. Видимо, ждал приказа хозяина. Но Николау понимал, что Франтишек вряд ли скоро призовет на помощь своего камердинера. Он мечтает увидеть, как его злейший враг падает перед ним на колени, будучи повержен при этом им самим, в одиночку, без всякой помощи от кого бы то ни было. Самонадеянность Франтишека могла для Григория Николау стать залогом победы.
То и дело наваливались приступы жуткой боли, но Григорий не сдавался. Хотелось кричать, но даже этим он не желал радовать связанного мага. Был момент, когда Николау показалось: дальнейшее сопротивление бесполезно, но та магическая сила, что составляла его суть и суть Вильяма Абернати, упорно не желала сдаваться — она словно хотела сохранить свою целостность, неприкосновенность, соединенную в Григории. Отдать себя Франтишеку означало бы разрушить эту целостность.
Но не об этой целостности так пекся сам Григорий. Его заботило единственное: устоять, выжить! Дрожа в агонии, он скрипел зубами и непримиримо смотрел на своего врага.
И вдруг посреди этой молчаливой, почти невидимой борьбы сознания Николау коснулся подобный голосу сирен зов дома.
Дом… дом — вот святая святых, вот единственное надежное убежище, вот единственное спасение. Если я отдамся дому, я обрету силу, которая даст мне освободиться от Франтишека.
Сущая чепуха, если разобраться, и тем не менее искусительная интонация заставляла поверить в эти слова. Ничего не скажешь — время для того, чтобы зазвучал зов, было просто-таки самое удачное! Оказавшись меж двух огней, Григорий мог и не надеяться на победу.
Он почувствовал, как трясет Терезу. Она тоже услышала зов. Еще никогда в жизни Григорий не ощущал себя таким беспомощным.
И тут Петер Франтишек дико закричал.
Закричал… и вдруг высвободил руку. Путы, которыми она была связана, упали на пол.
Приди, — шептал искуситель. — Приди, и ты познаешь истину.
Издалека послышался смех.
Он был так похож на смех грифона.
Фроствинг перенес Григория в логово Петера Франтишека не потому, что так сильно хотел помочь ему в поединке со связанным магом. Скорее, он сделал это потому, что точно знал: Франтишеку ни за что не выстоять в схватке с Григорием, одновременно борясь с зовом. После стольких лет упорного единоборства с домом связанный маг наконец должен был стать его жертвой.