Повелитель монгольского ветра (сборник)
Шрифт:
Да-да, и нежно любил свою Фредерику, выплакавшую все глаза в маленьком польском имении.
Он послал ей письмо с повелением собираться – но не Камчатку, а в Париж.
Фаворит Людовика XV решил стать примерным семьянином.
Ну, не то чтобы совсем…
Ну, vous comprenes…
Хороший дом, хорошая жена – что еще нужно человеку, чтобы спокойно встретить старость?!
Да вот беда – Фредерика знала, знала, чувствовала своим любящим сердечком, что такие буйные головы до старости доживают далеко не всегда.
И
Она пошла бы пешком и на Камчатку, да муж не велел…
Его Величество Ампансакабе, король Мадагаскара
– Что ты будешь делать там, среди дикарей?
Полковник французской армии де Беньов сидел на баке фрегата «Орлеан». Индийский океан ласков только на картинках, но мучительный переход близился к исходу – впереди вставал Маврикий. А там и до Мадагаскара – рукой подать. Бывшему ли сибирскому каторжнику бояться пространств?
– Любить тебя, – отвечала Фредерика.
– Ты будешь королевой, обещаю тебе. Но пока, пока нам негде даже будет преклонить голов – не в дикарских же хижинах ты будешь жить? Я оставлю тебя на попечение губернатора Маврикия здесь, в Порт-Луи. У тебя будут прислуга, свита и дом.
– А ты?! А ты опять, без меня?! Я готова ночевать хоть на голой земле, но с тобой!
– Женщина!
Фредерика слишком хорошо знала крутой нрав своего супруга и сразу притихла.
Господин полковник закурил трубку. Зеленые валы сходились за кормой.
Ему было только двадцать восемь лет…
В этом возрасте прекращается членство в комсомоле.
Мне, как боссу ВЛКСМ местного значения, продлили срок до тридцати…
Мадагаскар!
Остров моей мечты!
Там все ходят в белых штанах, жуют кокосы и бананы, чунга-чанга…
Лоцман-араб вел «Орлеан» проторенной морской дорогой, ибо не раз водил в устье реки Антанамбаланы «купцов» – торговые суда.
Опасных коралловых рифов здесь нет, но пройти подальше вверх по реке в сезон засухи «Орлеан» не сможет, и лучше встать в миле от берега. Оно и безопасней.
– Отдать якоря! – загремел голос капитана.
Беньовский с нетерпением поднес к глазам подзорную трубу. Какое оно, его королевство?! И пусть от зависти глодают свои воротники зятья, отобравшие у него отцовское имение!
Болота. Сплошные болота и джунгли. О, боги мои, боги!
Та же Сибирь, только с пальмами…
Шлюпка ткнулась в берег. С новым властителем острова на берег ступили верный Хрущов и переводчик Максуд.
Несколько малагасийцев, ловившие креветок, дружелюбно замахали руками.
Хрущов поднял руку, крики стихли.
– Кланяйтесь великому повелителю Мадагаскара! – крикнул переводчик.
Аборигены недоуменно переглянулись, посовещались, и вот, старший из них протянул пришельцам корзину с креветками – в знак дружбы и любви…
Любовь! Где ты, любимая?!
До
Тысячи москитов-кровопийц обрушились на европейцев, нещадно жаля.
Туземцы зажгли пук какой-то травы, и кровососы рассеялись.
– Не наступите на змею, сир, – сказал Максуд. – Их здесь тьма…
В селении Беньовского встретил соплеменник Максуда, араб Ахмад. Он пригласил высоких гостей в свою большую хижину, окруженную верандой, каким бы это ни казалось смешным.
Беньовский, Хрущов и Максуд устало опустились в ротанговые кресла. Хозяин подал холодный лимонад. Вокруг хижины собирались аборигены.
Полковник смотрел на них не с меньшим любопытством. Коричневая. Нет, скорее, бронзовая кожа, африканские губы и восточная внешность. Скорее индонезийцы, чем африканцы.
– Малагасы – выходцы из Юго-Восточной Азии, – промолвил Ахмад. – Они смешались с африканцами, и на свет появилась вот такая дивная новая раса. Женщины очень хороши…
Но Морис Август де Беньов уже заметил взгляд юной девушки. Она улыбалась ему прямо и открыто.
И груди, как непослушные козлята, остроконечные груди с почти черными сосками, взирали на мир открыто и вызывающе, со всем безмятежным, не знающим покров и стыда задором и бесстрашием юной дикарки.
О, боги мои, боги!
– Я здесь умру, – вслух подумал по-польски Беньовский. – Матка Боска, пан Езус!
Но никто, никто не знал польского на Мадагаскаре. Ни верный Хрущов, ни Ахмад, ни туземцы.
Только звезды.
…Ночь, черная ночь висела над островом. Ветер с моря усиливался. Барон стоял на плато, один, лицом к морю. В долине горели тысячи костров – старейшины и воины восемнадцати племен острова съехались к выросшему на глазах городу Луисвиллю, построенному Беньовским, его двадцатью тремя офицерами и тремя сотнями матросов и солдат.
Антайфаси и бецимисирака, везу и зафиманири, махафали и мерина, сакалава и цимехети, и все иные стояли лагерем в долине. За два года войн, междоусобиц, торговли, хитростей, крещения, обращения некоторых в ислам при помощи Ахмеда, и всего остального, что называется дипломатией, Беньовскому удалось то, что до него не удавалось ни англичанам, ни португальцам, ни голландцам, ни испанцам – народы важнейшего на пути из Европы в Азию острова, четвертого по величине в мире, объединились под властью белого человека.
Франция ликовала, пускала фейерверки и кутила.
Тридцатилетний Беньовский стоял на плато. Над ним висели два креста – Южный и Ложный. Созвездия Муха и Центавр притулились рядом.
И притаился внутри Креста Угольный мешок – черная, даже ночью видная туманность.
– О, боги мои, боги! Достиг я высшей власти, но нет покоя моей душе… – Беньовский простер руки к небу.
Небо молчало.
Только сильнее стали песни и звуки гармошек из лагеря, отчетливее крики, презрительнее хохот.