Повелитель разбитых сердец
Шрифт:
Я каменею. Москвитин, Василий, цыганка (цыганка , будь она неладна!), тот человек с жуткими глазами… Опять! Опять! Зачем, ну зачем я снова выволокла на свет божий чудовищно тяжелые цепи своих кошмарных воспоминаний?
Видимо, мое лицо очень уж ощутимо мрачнеет, потому что Бенедикт обеспокоенно заглядывает мне в глаза:
– Что-то случилось? Я что-то не так сказал? Но Николь уверяла меня, что у тебя нет никаких проблем с деторождением, ты уже родила дочь, значит, сможешь…
– Смогу, смогу, – уверяю я «жениха», пытаясь одновременно стряхнуть, так сказать, с ног путы прошлого – и при этом не слишком испугаться будущего: а вот интересно знать, сколько раз мне придется это смочь ? И еще один существенный вопрос: а хочу ли я вообще мочь ради Бенедикта? Нужны мне его дети и он сам?
Ручища потенциального pater familiae [28] еще крепче стискивает мои пальцы.
– Не беспокойся, – гудит Бенедикт, обладающий почти невероятной для такого громилы чуткостью. – Тебе не придется… я хочу сказать, что я не хотел бы иметь много детей. Одного вполне достаточно, так что с твоей дочерью получится двое. Этим я буду вполне доволен! И еще, Валентин… – Он смотрит нерешительно. – Я, правда, не слишком хорошо разбираюсь в женщинах, однако интуиция подсказывает мне, что я тебе не слишком нравлюсь.
28
Отца семейства(лат.).
Я только собираюсь автоматически возразить – а кто из женщин на моем месте поступил бы иначе? – но Бенедикт прерывает меня.
– Ничего страшного, ты тоже не вполне в моем вкусе, – ободряет он. – То есть даже совершенно не в моем! Потому что вкус мой… Ну, короче, штука в том, что я вообще не интересуюсь женщинами. Я гей, понимаешь? Причем активный. Но не беспокойся, я могу взять женщину, я проводил такие опыты, и наследственность у меня хорошая. Мне необходимо иметь ребенка, желательно сына, чтобы было кому передать свое имя. У славянок свежая, живая кровь, поэтому я и хотел русскую жену. Но после этого докучать тебе вниманием я не стану. Разумеется, ты будешь получать деньги на содержание свое и нашего сына, а что до личной жизни, то можешь иметь любовника. Или любовницу, в зависимости от собственных пристрастий. Я думаю, это вообще идеальный брак: сходятся гей и лесбиянка, рожают ребенка, вместе воспитывают его, но в сексе следуют только своим влечениям. Я, разумеется, не стал говорить этого мадемуазель Брюн, – продолжает Бенедикт, как бы извиняясь, – она вряд ли поняла бы меня, однако убежден, что мы с тобой совершенно поладим.
Итак, без геев все же не обошлось. А я-то подозревала бедняжку Мишеля… Плохо я все же разбираюсь в людях. Одно утешение: Бенедикт тоже ни черта в них не понимает. И насчет меня он жестоко ошибся – мы с ним не поладим!
…Убежав, как водится, не моргнув глазом, я возвращаюсь домой через бульвар Хаусман, потом по рю Лафайет, по самым что ни на есть заасфальтированным улицам. И что бы вы думали? Около дома, который ремонтируется на стыке улиц Лафайет и Прованс, я ненароком наступаю в белую пыльную щебенку! Рабочие уронили бумажный мешок, он лопнул – и вот вам результат.
Я снова прихожу домой с грязными ногами и неустроенной личной жизнью. Почему-то такое окончание моих встреч с «женихами» уже вошло у меня в привычку. А может быть, это судьба?
30 сентября 1919 года, Петроград. Из дневника Татьяны Лазаревой
Невыносимо, как в нашей жизни фарс соседствует с трагедией. Совершенно будто в шекспировских хрониках! Кажется, я уже писала об этом. Или только хотела написать? Так или иначе, эта мысль каждодневно получает новые подкрепления в реальности. Взять хотя бы нынешний пример. Думаю, я его не скоро забуду!
Все началось с того, что поутру ко мне пришла Дуняша, горничная спекулянтов из нашего дома. Самая обыкновенная питерская курносая горничная. Она добрая душа: берет мою осьмушку хлеба в кооперативе и не ленится приносить мне домой. Вот и сейчас вручает мне краюшку ужасного сырого хлеба, но не торопится уходить: вертится перед зеркалом, любуется собой. Ну что же, есть чем полюбоваться! На ней роскошный черный шелковый шарф, затканный золотом. Удивительная красота!
– Дуняша, какой на вас великолепный шарф! Жених подарил?
Задаю вопрос – и тотчас осознаю его бестактность. Наверняка это подарок спекулянта! От кого-то из соседей я слышала, что к Дуняше неравнодушен ее хозяин. А его жена не раз устраивала ей скандалы.
Дуняша, впрочем, весело смеется:
– А вот и не угадали! Шарфик я честным трудом заработала.
– И каким же это образом?
– Да очень просто. Вчерась вечерком вышла за ворота, а мимо идет какая-то барыня. Должно, из ваших, из бывших .
Дуняша кидает на меня лукавый взгляд, но я уже давно отучилась реагировать на такую ерунду. Она продолжает:
– Волоса всклокочены, платье спереди все в грязи, словно на брюхе по мостовой елозила. Седая, страшная, а в руках этот шарф комом свернут. Плетется, задыхается: устала, знать. Я подумала сначала, никак пьяная… Хотела мимо пройти, а она мне: милая, красавица, сделай божескую милость, передай письмо по адресу! А шарф за услугу возьми, он-де шелковый, из самой страны Индии привезенный.
Я внимательнее смотрю на кайму шарфа. А что, очень может быть! Продолжаю слушать певучую речь Дуняши:
– Сует она мне в руку шарф, и в нем что-то хрустит – знать, письмо. Я ей только хотела сказать: спасибочки, гражданка, невелика услуга-то! – а она вдруг обернулась и лицом побелела так, что я думаю: ну, сейчас упадет и помрет. А как раз из-за угла появился черный автомотор. Ох и громадный! Выскочили из него два матроса, и ну к моей барыне. Хвать ее под руки, она так и повисла между ними, голова упала. А матросня ко мне: что-де она тебе говорила? Признавайся, не то сейчас вместе с ней в Чеку отвезем! Ну, я им улыбнулась: да что вы, мол, браточки, у меня жених тоже по леворюции служит , за что ж меня в Чеку, ежели я вам своя в доску? А старуха эта у меня спрашивала, нет ли здесь церкви поблизости, только и всего. «И что ты ей сказала?» – сурово говорят они. А я сказала, что бога нет, дурман все это, больше ничего. Ну, я им, матросикам, так ответила, – пояснила Дуняша, видя, что я помаленьку запутываюсь в нагромождении ее словес. – Они поверили и уехали. И старуху увезли.
– А письмо вы передали? – интересуюсь я, живо задетая судьбой несчастной, которую схватили революционные матросы и увезли, наверное, на пытки, а может статься, и на смерть. За что? Да за что угодно или вовсе ни за что!
Мы живем в такое время, когда все может быть. В стране царит смертельная бессмыслица. Хорошо помню, как тридцать первого августа прошлого года эсер, убийца Урицкого, укрылся в Английском клубе на Миллионной улице. Этого было достаточно, чтобы большевики ночью штурмовали… английское посольство! При отражении нападения погиб лейтенант Кроми – человек, который командовал одним из кораблей, защищающих от немцев побережье Финского залива. То есть он большевиков защищал! Кроми приехал на несколько дней в отпуск и был убит большевистской пулею.