Повелитель разбитых сердец
Шрифт:
Мы с Дуняшей выходим на лестницу – она вдруг проворно наклоняется и что-то подбирает с полу:
– Ах я растяпа! Да вот же оно, письмо! Гляньте, барыня.
Смотрю на листок: грязный, захватанный, смятый вдоль и поперек. Некогда это была очень дорогая «александрийская» бумага. Но листок давно утратил плотность и гладкость. На нем неровным почерком, карандашом написано – «Вода».
И все, и более ничего.
– В самом деле… – вздыхаю разочарованно.
Дуняша смотрит торжествующе:
– А, не верили мне! Я ж говорила: сущая ерунда. Выкиньте, да и вся недолга.
Я сминаю листок, однако выбросить его прямо на лестницу не могу: видимо, комиссары еще не до конца выбили из нас прежние привычки. И хоть от ковровой дорожки, некогда покрывавшей ступеньки, от цветов, прежде стоявших по углам в вазонах, давно ничего не осталось, а разноцветный витраж выбит и окно заколочено фанерой, все же какую-то видимость чистоты в подъезде мы пытаемся поддерживать. Именно поэтому я сую листок в карман, чтобы выбросить на улице.
20 июля 200… года, Париж. Валентина Макарова
– Вот так поживешь, поживешь – и вдруг увидишь, что ты никому не нужна! – говорю я уныло, пальцем подбирая из тарелочки последние крошки «Брауниса». Мы с Николь, которая не меньше, чем я, огорчена провалом сватовства, только что закончили сеанс психотерапии. Сеанс состоял из четырех блюд: на первое редиска и хлеб с маслом, на второе помидоры с моцареллой, потом авокадо и наконец тортик «Браунис».
Редиска здесь продается круглый год, она очень популярна у французов. Они едят ее много, причем чистят очень своеобразно: все чешуйки отскребают чуть ли не ногтями, зато зеленый хвостик ботвы сантиметра полтора оставляют и едят его тоже. Меня это изумляет. А впрочем, мне нравится французская кухня, я верю, что зря здесь ничего не делают, и тоже грызу хвостики редиски.
Моццарелла – это итальянский овечий сыр, мокрый такой, пресный. Едят его с помидорами: раскладывают на тарелки тоненькие ломтики помидоров и моцареллы, поливают оливковым маслом, потом крепко солят и перчат – ну очень вкусно! Дома я это непременно введу в рацион, и редиску с хлебом и маслом, и помидоры. Моццареллы у нас нет, конечно, но можно вполне использовать адыгейский сыр, он ведь тоже овечий, мокрый и пресный. Вкус совершенно тот же. И кукурузное масло вместо оливкового вполне сойдет. Голь на выдумки хитра! Вот только авокадо, которое я ем вместе с остатками вкуснейшего масляного соуса, образовавшегося на тарелке после помидоров, вряд ли удастся «ввести в рацион». Как говорится, хто дасть? Во-первых, авокадо продаются в двух-трех магазинах, и то не у нас, в Дзержинске, а только в Нижнем Новгороде, к тому же одна штучка в «Этажах» пятьдесят рублей стоит, а зимой я видела вообще по семьдесят! Это не для моего кармана, так что авокадо останется только для самых великих праздников. А уж «Браунис» – вообще призрачный сон, не водятся у нас в России «Браунисы»…
Да, похоже, я окончательно распростилась с надеждой на французский брак, если уже так живо воображаю, что буду использовать дома из французской кухни, и даже планирую свой скудный бюджет. Если повезет и я останусь жива, конечно…
– Почему ты никому не нужна?! Какую чепуху ты говоришь! – досадливо восклицает Николь и тоже начинает подбирать с тарелки крошки «Брауниса», предварительно послюнив палец.
Смотрю на нее во все глаза. У французов очень строги правила поведения за столом и обращения с приборами, надо все время держать себя начеку, а тут такое попрание святынь… Это, конечно, от нервов. Понятно, что Николь расстроена, что как сваха оказалась не на высоте.
Да ладно! Если бы она за всю свою карьеру устроила всего лишь один брак – моей подружки Леры с ее русско-французским миллионером, этого было бы вполне достаточно, чтобы пожизненно бить в литавры и трубить в трубы. Каждая девушка мечтает выйти за миллионера, но мечтают сотни и тысячи, а Лерка и вправду вышла . И в этом целиком и полностью заслуга Николь, которая их с Жераром Филипповым свела.
Высказываюсь в этом роде, пытаясь утешить Николь, но она только рукой машет: мол, сама все знаю.
– Не будем отчаиваться! – говорит она наконец, с явным сожалением глядя на пустую коробочку от «Брауниса». – У тебя виза на месяц? А прошло только полмесяца. У нас впереди еще целых две недели – вагон времени!
Поскольку Николь замужем за русским, она неплохо говорит по-русски, к тому же набралась от супруга весьма живописных идиом из нашего великого и могучего. Что-то я давно не слышала ее любимого – «убиться лопатой»… А еще от своего мужа она набралась чисто русского идеализма и какого-то неудержимого оптимизма. «Целых две недели впереди», ну надо же! Я бы сказала – всего две …
– Плохо, что лето, – с сожалением говорит Николь, собирая со стола тарелки, чтобы загрузить их – уж эти мне буржуи! – в посудомоечную машину. – Все сейчас в отпусках, в разъездах. А в августе Париж вообще пустой. Некоторые магазины, кафе, аптеки, парикмахерские закрыты. Даже аукцион «Друо» не будет работать, ты представляешь?
Вот этого я как раз не представляю. Квартал Друо, где живет Николь, ну а теперь обитаю и я, – исконно квартал антикваров. Здесь бессчетное количество лавок и лавочек, магазинов и магазинчиков, которые торгуют любым антиквариатом, от старых газет, открыток и книг до картин, мебели и всего такого прочего, монументального. Кроме них, есть еще здание, где с утра до вечера проводятся аукционы по продаже антиквариата. Рядом вечно бродит народ, стоит куча машин – ни пройти, ни проехать. Неужели это кипение страстей может утихнуть? Слабо верится.
Внезапно Николь роняет вилку, смотрит на меня вроде бы с испугом и взывает к богу:
– Мон Дье!..
Сказать по правде, не вижу повода для страха. Всем известно: если уронишь вилку, придет женщина. Приметы – дело такое, они то сбываются, то не сбываются, однако конкретно вот эта – сбудется на сто процентов. Через пять-десять минут в дверь позвонит Гленда – маленькая, славненькая пухленькая сиамка, приходящая горничная семьи Брюн. Она является трижды в неделю на два часа – этого вполне довольно, чтобы огромная квартирища вся сияла и сверкала. Николь с Глендой отлично ладит, так что не пойму, почему она так перепугалась упавшей вилки.
Однако, как тут же выяснилось, дело вовсе не в вилке.
– У меня не голова, а решето дырявое! – восклицает Николь и шлепает себя ладонью по голове, а я мысленно отмечаю ее новые успехи в русском языке. – В два часа начинается аукцион, на котором я хотела побывать! Хочешь пойти со мной? Это довольно интересно.
Хочу ли я? Еще бы! Стук молотка, властный голос: «Господин справа предложил такую-то цену. Кто больше? Раз!..» Золоченые стулья, на которых сидят толстопузые господа и высокомерно сверкающие брильянтами дамы, готовые выложить целое состояние за какую-нибудь картинку, которая, очень может быть, принадлежит кисти великого художника, или за связку старых писем – свидетелей былой интрижки или вовсе грандиозного романа, или вообще за костюм, цилиндр, любимую кружку исторического лица, если не за его, к примеру говоря, подтяжку…