Повелитель Вселенной
Шрифт:
102
Бортэ взглянула на мужа. Он весь вечер ходил у очага. Наверно, он собирался переночевать здесь. Когда-то он приходил к ней распаленный. Теперь он пришел к ней в шатер отдохнуть, хорошо выспаться.
Он был встревожен, и она не знала, почему. Его посол Махмуд Ялавач вернулся лишь вчера и сказал, что шах Мухаммад относится положительно к торговле и не имеет никаких притязаний на территорию, завоеванную монголами.
— Тэмуджин, — сказала она наконец, — можно подумать, что западный хан отверг твое предложение.
—
— Но у тебя были послы от него еще в Китае. Он и тогда предлагал мир.
— Я подумал тогда, что он боится моих армий, — сказал он, — и хочет избежать сражения. Но с тех пор я узнал его лучше. Его отец, а потом он создали улус на западе, пока я объединял свой народ, и, видимо, он думает, что ему благоприятствует Небо. — Он дернул себя за бороду. — У него больше войск, чем у нас. Если я поведу свои армии в Китай, ничто не остановит его от нападения на западе.
Он взглянул на двух рабынь, спавших у входа, а потом повернулся к ней и сел на кровать.
— Махмуд доставил мое послание, — сказал он, — а потом шах поговорил с ним наедине. Махмуд повторил мои слова о том, что я буду почитать его как сына и что мир выгоден для нас обоих. Шах рассердился, что я назвал его своим сыном, и сказал, что из уст неверного это звучит оскорблением. — Хан вздохнул. — Потом он сделал предложение Махмуду, как бухарцу, шпионить в его пользу по возвращении сюда.
— И что ему ответил на это Махмуд Ялавач? — спросила Бортэ.
— Он принял взятку от шаха — он ничего не добился бы, возбудив его подозрения. Он сказал шаху, что я взял много цзиньских городов, но что мои армии не столь сильны, как хорезмийские. Это вроде бы успокоило Мухаммада, и он снова предложил мир.
— Тогда не понимаю, чего же ты боишься. Когда прибудет твой караван, он увидит, что может дать ему мир. — Караван вез золото, серебро, шелк из Китая, меха с севера и тангутские халаты из верблюжьей шерсти — образцы того, что торговля, обеспечиваемая монголами, может дать Хорезму. — Он получит больше, чем может дать ему военная добыча.
— Зато я не получу того, что мне хотелось бы.
Вот чего добивается Тэмуджин, подумала она. В своем послании шаху он предложил тому стать его сыном. Пусть шах выгадывает, лишь бы признавал в нем властителя вселенной. Тэмуджин никогда не согласится на мир с правителем, который считает себя равным хану.
— Поступись гордостью, — сказала она, — и прими любой мир, который он предлагает. Тебе предстоит воевать в Китае. Твои сыновья рвутся туда на войну опять, и это, по крайней мере, удержит Чагадая и Джучи от междоусобных распрей.
— Я запретил им это.
— Но это не заставило их полюбить друг друга. Они сдерживаются, потому что боятся тебя.
Он мог бы уладить все, назначив наследника, но этого она сказать ему не могла. Наверно, в своем отказе признать, что он смертный, хан черпал свою силу.
Через несколько дней после возвращения Махмуда в стан прибыл погонщик верблюдов из монгольского каравана и был спешно приведен к Тэмуджину. В хорезмийском пограничном городе Отрар товары были захвачены городским наместником Иналчиком, а все купцы и сопровождавшие караван люди были перебиты. Бежать удалось лишь одному погонщику верблюдов.
Хану удалось как-то сдержать гнев, но Бортэ знала, как глубоко уязвила его эта новость, поскольку он отправился на Бурхан Халдун. Он часто молился на горе, когда был не совсем уверен в себе, когда воля Неба казалась неясной. Ее беспокойство усилилось, когда она узнала, что хан направил к шаху двух послов-монголов и мусульманина Бохру ибн-Кафрая с требованием выдать Иналчика. Если бы Мухаммад выдал его, мир сохранился бы, но Бортэ помнила, что говорил муж о шахе. Мухаммад мог увидеть в предложении Тэмуджина признак слабости, и это толкнуло бы его на войну.
Когда стали завывать северные ветры, хан с главным станом откочевал на бывшие найманские земли, и Бортэ поняла, что он готовится к войне на западе. Осенью мужчины затеяли большую охоту, и люди говорили, что хан убивал зверей, которых гнали на него, с необычной яростью, убивал, убивал, пока туши не стали громоздиться курганами.
Вскоре после охоты прибыли два посла-монгола с отрезанными бородами и известием, что шах предал Бохру ибн-Кафрая смерти. Бортэ не пришлось спрашивать, что сказал Тэмуджин, услышав об этом оскорблении. Убили посла и унизили двух других — на это преступление ответ был один. Окончательное покорение Китая подождет, пока шах не заплатит за свои деяния.
103
Сестра села, а Есуй снова взялась за шитье.
— Чего ж ты не спросишь про своих детей? — спросила Есуген.
— Видимо, с ними все в порядке, — ответила Есуй. — Ты бы мне сообщила, если бы что-нибудь случилось, они же тут недалеко, не на краю земли.
— Они должны быть с тобой, — сказала Есуген. — Ты плохая мать, Есуй.
— К счастью, ты хорошая.
Тэмуджин скоро придет к ней в шатер. Есуй скажет ему, как она часто делала, что она скучает по детям, но не хочет, чтобы они расставались с детьми Есуген, с которыми они дружат. Он, видимо, подозревает, что она не слишком тоскует по их обществу, но, кажется, согласен с тем, чтобы они были на попечении сестры.
Она посмотрела на длинные черные глаза Есуген и скуластое лицо, до сих пор похожее на ее собственное: некоторые новые наложницы часто путали сестер. Но связь между сестрами немного ослабла. Большая часть времени Есуген уходила на хлопоты по хозяйству, как и у Есуй, и они виделись не часто.
Они ощущали близость больше всего, когда спали с мужем. Тогда они были единодушны и чувствовали, как радуется каждая из них.
— Ты могла бы проводить больше времени со своим старшим, — сказала Есуген, — а то он скоро уедет.