Повелительница бурь
Шрифт:
– Но почему?
Бреака пожала плечами.
– Сигурд говорит, что корпус корабля требует ремонта. На самом деле, мне кажется, он просто не хочет покидать Мину.
Фиона кивнула. Дела у Мины не становились лучше, и все боялись, что ей не удастся доносить ребенка.
– Если Бродир и такие же, как он, воины не хотят трудиться, то Даг делает больше их всех, – заметила Бреака. – Он работает от восхода до заката, выполняя работу по меньшей мере за двоих. Да если бы я была племянником ярла, то всегда бы нашла предлог, чтобы улизнуть, а вот Даг рубит дрова, молотит зерно, меняет подгнившие венцы дома – короче, отыскивает для себя самые трудные дела.
Заслонив рукой глаза от солнца, Фиона оглядела сжатое поле и легко отыскала мощную фигуру викинга – она отчетливо выделялась среди рабов, которые жали рожь большими изогнутыми серпами. Ей уже не раз приходилось обращать внимание на то, как он изматывал себя работой; его явно что-то тяготило, хотя Фиона и не могла определить причину этого беспокойства. Она уже немного знала язык викингов и могла разговаривать на несложные темы, но свободное общение ей пока не давалось. Тот запас слов, который выручал ее по ночам во время любовных игр, не мог помочь ей узнать, какой груз лежит на душе ее возлюбленного. Неужели Даг, как и она, страшится будущего?
Вздохнув, Фиона задумчиво опустила взгляд и принялась рассматривать свои загрубевшие от работы руки. Она прекрасно понимала стремление Дага завалить себя работой – так время шло куда быстрее.
– И каков последний срок, до которого воины еще могут выйти в море? – спросила она Бреаку.
– Месяц спустя после забоя скота. Позднее на море начинаются шторма, и плавание становится очень опасным. – Бреака бросила на подругу озадаченный взгляд. – Да ты не волнуйся, я же сказала тебе, что Сигурд не намерен еще раз выводить свой корабль в море в этом году.
Фиона снова вздохнула. Лето шло к концу; через два месяца должен был наступить Самхейн, который священники называли Днем Всех Святых. В былые времена на родине день этот считали концом года, когда духи спускаются на землю и барьер между двумя мирами – небесным и земным – почти исчезает. Все почитали этот праздник одним из самых главных в году.
– Когда ты жила в Ирландии, твои сородичи праздновали Самхейн? – спросила она у Бреаки.
Та нахмурилась.
– Я помню, что они жгли костры, стараясь отогнать злых духов.
Фиона кивнула.
– Когда я была маленькой, моя мама всегда одевала меня и моих братьев в забавные костюмы, чтобы духи не смогли узнать нас и похитить наши души.
– У тебя были братья? – спросила Бреака. – И что с ними стало?
– Старшие умерли от лихорадки, когда мне было пять лет.
– Напорное, твой отец очень мочалился, что потерял наследников?
– Да… хотя и не настолько, чтобы взять наложницу. Моя мать после меня уже не могла больше иметь детей, но отец по-прежнему любил ее и не оставлял.
От этих воспоминаний Фионе вдруг стало не по себе.
– А как еще вы праздновали Самхейн? – продолжала расспрашивать Бреака.
– Ну, жгли костры на вершинах холмов, а потом самые смелые из молодых убегали из поселка, чтобы танцевать и веселиться у огня.
– И ты тоже?
– Никогда. Отец не позволял. В прошлом году мы с моей сестрой, Дювессой, попытались уйти с ними, но отец поймал нас, когда мы уже выходили из дома, в котором спали женщины, и велел одной старухе сторожить нас всю ночь. Мы поклялись, что на следующий год непременно сбежим, даже если для этого нам придется накануне весь день прятаться в лесу.
Вздохнув, Фиона грустно подумала о том, как безрассудна и глупа она была тогда.
– А вот у здешних викингов нет такого осеннего празднества, – сказала Бреака. – В других поселках приносят жертвы Гору или Одину, но Кнорри в это не верит – он считает, что единственный способ почтить богов – это проявить доблесть в бою. Зато у них есть свой особый праздник, когда забивают скот. Тогда мужчины станут объедаться свежим мясом, а скальд Тиркер угостит их своими историями. Потом придет время собираться в набег. Начнется все не очень заметно – может, угонят стадо коров или сожгут какой-нибудь хлев; но при этом кто-нибудь непременно кого-нибудь убьет или изнасилуют женщину. Тогда обиженный клан поклянется отомстить, и то, что начиналось просто как кража скота, окончится кровопролитием и убийством.
Фиона не слишком удивилась тому, что услышала, – традиции набегов, кровавой вражды и вовсе не являлись для нее новостью, подобные обычаи были в ходу и у ирландцев. Священники и праведники старались внушить своим соплеменникам терпимость и уважение к человеческой жизни, но буйный ирландский нрав искал выхода, и невинная кровь обагряла землю во славу воинов. Да, есть неприятное сходство между образом жизни ирландцев и норвежцев, хмуро подумала она.
Обе женщины молча смотрели на приближавшегося к ним Дага. Струйки пота стекали по его обнаженному торсу, лицо раскраснелось от работы, красновато-золотые кудри волнами рассыпались по плечам. Золотистые усы были подстрижены, и чистая кожа, подсвеченная солнцем, блестела от пота, рельефно обрисовывая мускулы плеч.
Фиона словно завороженная следила за тем, как викинг аккуратно положил свой серп на груженную снопами повозку. Она изо всех сил старалась скрыть чувства, которые рождались в ее душе при одном взгляде на него, но это ей плохо удавалось. Любуясь его мужественной красотой, она тем не менее думала о том, как оставит его, чтобы вернуться в Ирландию.
– Кажется, от меня несет потом, как от жеребца в упряжке, – устало проговорил Даг. – Надо будет сначала как следует вымыться, прежде чем идти домой. Может быть, ты составишь мне компанию, Фиона? – Он с улыбкой посмотрел на девушку.
Фиона колебалась, полагая, что купание – только часть задуманного. Она мечтала об их слиянии в любовном акте и страшилась этого. Каждый нежный поцелуй, каждая ласка все больше и больше разрушали ее решимость оставить его. Неужели Даг тоже чувствует это и задумал заключить ее в тюрьму своей любви, использовать страсть, чтобы навсегда удержать непокорную пленницу на своей северной родине?
– Фиона!
Подняв глаза, девушка улыбнулась.
– Да, – ответила она по-норвежски, – я пойду с тобой.