Повелительница с клеймом рабыни
Шрифт:
Дайона была счастлива, думая, что теперь ничто их не разлучит. Она ошиблась… Адалисса разлучила их сама…
Адалисса смотрела на Дайону: «Я так хотела тебя понять… Я так хотела… чтобы мы были вместе и искала способ это сделать… Где же я ошиблась?».
Дайона смотрела на Адалиссу: «Я так хотела тебя понять… Я так хотела… чтобы мы были вместе и искала способ это сделать… Где же я ошиблась?».
* * *
Миры корчились в агонии. Древние, сумевшие
Разбросанные по разным мирам, Древние действовали с поразительной синхронностью, достигнув своих целей практически одновременно.
Каждый из повелителей чувствовал это. Для каждого это было дурным знаком: словно само пространство миров позволяло своим прежним хозяевам вернуться, что бы одновременно разбить их, наглых выскочек, посмевших решить, что это они – владыки этой Вселенной. Конечно, это было не так – пространство всецело подчинялось повелителям. Просто Древние сейчас были единым организмом, огромным и могучим, движимым одной целью – очистить свою среду обитания.
Сила Древних схлестнулась с силой повелителей. Триада, Люцифер, Ферокс, Миранель, Ирелар чувствовали каждый удар по своим мирам. Миры отдавали под власть повелителей всю свою мощь, но взамен повелители чувствовали всю боль терзаемого пространства. Каждый удар, каждое Слово Силы могло стать последним, для любого из повелителей. Сила Древних целенаправленно накидывалась на них, терзая, пытаясь пробить щиты, и уничтожить. Хаос рвал их заклинания, выматывая, понуждая отступить. Древние приближались… Когда они доберутся до повелителей, для миров всё будет кончено…
По пространству миров прокатился звук. Казавшийся негромким, он перекрывал собой шум битвы и рёв Хаоса. Похожий одновременно на звук огромных медных труб, грохот далёкого грома, вой холодного ветра в горных ущельях. Густой и вязкий, как патока, почти материальный, он накрывал собой бойню в Межмирье, битвы на улицах городов…Он пронизывал собой насквозь всю Вселенную, и там где он звучал, битвы постепенно затихали. Легионы древних ещё устремлялись в бой, на волне собственной ярости, но сами Древние боги словно утрачивали интерес к сражениям. Они замирали, и слушали, слушали этот тягучий звук, впитывали его в себя. И уходили. Шли за звуком, туда, откуда он звучал, туда, куда он вёл их.
* * *
Бездна бесновалась у своего преддверия, вытягивая свинцово-серые щупальца, скребя ими по серому праху. Бездне не нравилось происходящее. А Врата стояли с распахнутыми створками, словно челюсти напряжённого хищника, готовые поглотить добычу. От них шёл гул, превращающийся в звук, который рождал призывную песнь. Песнь звучала, и призывала Древних богов. Они не могли противиться ей. Пространство снова рвалось, и Древние ступали на серый прах преддверия Бездны.
В нескольких метрах над землёй, перед Вратами, парила в воздухе маленькая демонесса. Тело её было напряжено, как струна, крылья широко распахнуты, руки со вскрытыми запястьями – протянуты к распахнутым вратам. Остекленевшим взглядом, Аккэлия смотрела, как кровь из её рук устремляется к Вратам, оседает на створках, и улетает в ненасытную пасть Бездны.
Своевольная стихия не хотела больше быть тюрьмой для Древних, не хотела запирать в себе Хаос. Бездна – древнее и странное пространство с собственной волей, с огромной силой – возможно, она смогла бы проявить норов, возможно, смогла бы не пустить Древних, так и оставив их топтаться в преддверии. Но сейчас её воля была подавлена, подчинена, и Бездне только и оставалось, что бессильно бесноваться за Вратами. Песнь Врат полностью заглушила едва слышный шёпот. Но Бездна, которой и предназначался этот шёпот, слышала его и не могла противиться.
Тот, с чьих губ срывался усмиряющий Бездну шёпот, находился где-то в полумили от Врат. Но расстояние не имело значение – он видел Врата внутренним взором, чувствовал настроение своенравной стихии. Видел маленькую демонессу, утратившую собственную волю, и ставшую ключом. Он видел сюрреалистичную кавалькаду Древних богов, с тупой покорностью проходящих во Врата, возвращающихся в свою тюрьму. Он не хотел приближаться к этому бестиарию. А сдерживать недовольство Бездны, он вполне мог и на расстоянии, в конце концов, она была его стихией.
Врата закрылись – мягко, почти беззвучно. А кровь всё текла и текла из ран Аккэлии, впитываясь в тёмную поверхность. В маленьком ребёнке не могло быть столько крови. В десятке взрослых крепких мужчин не могло набраться столько крови, сколько вытекло и хрупкого тела маленькой демонессы. И всё же, поток тёмных густых капель всё не иссякал.
Линии фресок на них пришли в движение, словно десятки змей ползали по поверхности сомкнутых створок. Распались изображения сестёр-богинь. Отсвечивающие кроваво-красными бликами, линии складывали новый узор, изламывались, переплетались. Узор казался абстрактным, напоминающим сеть, связанную многими узелками. Но под разными углами на плоскости ворот можно было увидеть разные образы – стаи ворон и волков, изгибающиеся в полёте драконы, высокие крылатые создания; лица, искажённые злобой, искривленные страхом, отрешённые в задумчивости, озаренные свирепой радостью. Множества лиц, тысячи форм…
Всё это видела невысокая женщина в чёрных развевающихся одеждах. Она видела, как сомкнулись створки Врат, как изменилась фреска на их поверхности. И как упало в серый прах пустыни бездыханное тело маленькой демонессы.
Всё было кончено. Вселенная была спасена, обитаемые миры изрядно потрёпаны, но живы. Живы и повелители миров, которые не позволят расползтись трещинам, и закончить то, что начали Древние. Даже мир людей – этих странных созданий, которые были созданы, как игрушки для бессмертных, но смогли эволюционировать в нечто новое, непонятное и, возможно, непостижимое до конца – был изрядно пожёван катаклизмами, но жив. Ключ сработал как надо – пробудил песнь Врат, увёл Древних обратно в Бездну, и запер их там. Теперь хочется верить, что навсегда.